– На Земле не так плохо…

– Откуда вам знать? – ядовито бросил Тан’элКот. – Лишь в последние несколько дней вы столкнулись с реальностями жизни на вашей планете. Нравится ? – Он ткнул пальцем в окно, за которым Коллберг открыто потирал пах ладонью, прижимаясь к стеклу щекой и полуоткрытыми губами. Эвери, вздрогнув, отвернулась, и покрепче обхватила плечи руками.

– Не понимаю. Если тебе так ненавистны их планы, зачем ты помогаешь им?

– Я помогаю не им! – Вскочив на ноги, великан воздвигся над нею, потрясая титаническим кулаком. – Я помогаю тебе . Я помогаю Вере . Я… – Ярость его угасла так же быстро, как и вспыхнула. Пальцы разжались, рука опустилась вяло. – Я пытаюсь вернуться домой.

За окном тяжело, словно кобель в охоте, дышал Коллберг.

– Ну, – проговорила наконец Эвери, – тогда тебе не повезло.

– О чем вы?

Она покачала головой.

– Какой ты все же неотесаный мужик, профессионал. Потому-то и не можешь найти искомой связи.

– Не понимаю.

– Еще бы. О том я и говорю: ты мужчина. Ты думаешь, что девочка была связана с рекою. А это не так. Вера упоминала об этом, когда я забрала ее и мы вместе летели в Бостон. Упоминала вполне недвусмысленно. Она никогда не была связана с рекой. Только с матерью.

– С матерью?..

– Ныне покойной, мне следовало бы добавить.

Тан’элКот прищурился.

– Все же я идиот, – пробормотал он, вновь присев на стул рядом с ложем и с удвоенной силой принялся вглядываться в лицо спящей. – Сила… – шептал он. – Нужен только доступный источник силы…

– Что ты делаешь? Она мертва, Тан’элКот. Связь порвана.

– Мертва, да – но шаблон ее сознания сохранился, как живет во мне душа вашего сына. Он был заморожен в момент ее гибели. Шаблон бессилен, верно, но только пока лишен тела, которым может повелевать. Представьте себе, скажем, записанную на диске компьютерную программу: информационную структуру, для которой требуются лишь терминал, на котором выполняется, и источник силы для запуска.

– Какой силы?

И за ее спиной, в дверях, раздался бездушный скрежет, служивший голосом Артуро Коллбергу:

– Моей силы.

Земную жизнь пройдя до половины, подлый рыцарь очутился в сумрачном лесу, где не было путей и все тропы вели к погибели.

И все же подлый рыцарь не терял надежды. К различным поводырям обращался он за помощью и направлением. Первым спутником ему была Мечта Юности. Потом он обратился к Дружбе, и к Долгу, и, наконец, к Рассудку, но по очереди они заводили его лишь в темные чащи.

В конце концов подлый рыцарь оставил надежду и опустился на тропу, почитая себя за мертвого.

И по сию пору сидел бы он в том лесу, если бы лица его не коснулся ветер, принося с собою ароматы степных просторов, бескрайних небес, ясного солнца, снегов и высоких гор.

Ветер, подъятый крылами темного аггела.

Новый отчет взорвался поясом шахида во чреве сети за несколько дней до праздника Успения. Актеры в Анхане наблюдали, как прибывает на барже делегация Монастырей со свитой из десятков чинуш и прислугою и тяжеловооруженными монахами с острыми взглядами ветеранов. У пристани в Промпарке делегацию встречала почетная стража, подобающая вассальным царькам, и оркестр столичного гарнизона в полном составе. Процессия встречающих окружила здоровенные дроги, которые пришлось волочь четырем горбатым волам.

Оркестр, как это в обычае у церкви Возлюбленных Детей Ма’элКота, завел торжественный гимн «Правосудие Господне», и процессия двинулась на север по улице Мошенников, затем через самое сердце Промпарка по самой широкой улице района – бульвару Мастеров, и дальше на юг по Дворянской, мимо импровизированных баррикад, ограждавших дымящиеся руины Города Чужаков, через заново отстроенный Рыцарский мост в Старый город и дальше по Дворянской на южный берег, на запад по Герцогской и снова по улице Мошенников через Старый город, чтобы повернуть на восток, выходя на центральную магистраль столицы – Божью дорогу.

И по всей длине этой перекошенной спирали выстроились толпы ликующих, беснующихся, гикающих горожан, привлеченных музыкой и торжественными кличами шествующих впереди глашатаев, звоном фанфар, объявлявшим о пленении Врага господня.

На дрогах установлен был высокий помост, а на помосте стоял прикованный, невысокий, не примечательный с виду мужчина, заросший десятидневной щетиной, черной, как его короткие волосы. К полуночи сенсация облетела всю Землю.

Кейн жив.

Его светлейшее святейшество Тоа-Сителл, патриарх Анханы и верный сенешаль имперской короны, оперся о холодный каменный подоконник, глядя на Божью дорогу. Солнце катилось к горизонту, и в сумрачной комнате становилось зябко. Верхушку стены Сен-Данналина лишь едва тронула осенняя охра, но позлащенные шпили соседнего храма Катеризи полыхали на солнце, словно костры, – Тоа-Сителлу пришлось прикрыть глаза.

Капризные порывы ветра порой доносили до окон дворца клубы дыма от еще тлеющих руин Города Чужаков. Патриарху он был ненавистен. Дым набивался в голову черными комьями, путая мысли. А под тлеющими угольями гетто продолжался бой.

Думать об этом было тошно. В последнее время патриарха здорово беспокоили желудок и голова, словно в нем воплотился город, ему же отданный во власть, и от беспорядков на улицах его пробрала лихоманка. Остро, почти болезненно осознавал Тоа-Сителл, что сражение в катакомбах под городом идет даже сейчас – возможно, под самым дворцом. Уже несколько дней прошло с начала того, что армия уже прозвала Пещерной войной, а привыкнуть к ней все не удавалось. Сама земля казалась ему неверной, зыбкой, ужасающе ломкой, словно мостовая, по которой он ступал, была не прочней мыльного пузыря, готового лопнуть от солнечного лучика, словно она могла сгинуть вмиг, и он будет падать, и падать, и падать…

Поэтому патриарх более не покидал дворца.

На Божьей дороге, такой широкой, что она казалась не улицей, а площадью, столпились жители стольной Анханы, разодетые в лучшие свои наряды, – на расстоянии словно густо сплетенный ковер лохматых макушек, шляп, лысин. Торжественной процессии, которая с позором доставит Кейна в Донжон, еще не было видно, однако издали до ушей патриарха уже доносились звуки «Правосудия Господня». Тоа-Сителл изобразил на лице чуть заметную усмешку, холодную, как подоконник, на котором он полулежал.

Его милость достопочтенный Тоа-М’Жест, ответственный за общественный порядок, стоявший почтительно в трех шагах за левым плечом патриарха, покашлял в кулак.

– Присоединяйся, М’Жест, – непринужденно пригласил Тоа-Сителл. – Скоро его привезут. Не желаешь посмотреть?

– Если вы не против, ваше сияние…

– Против. Подойди.

Тоа-М’Жест боднул воздух и украдкой вытер рукавом пот со лба. Патриарх сделал вид, что не заметил. Когда герцог подошел к окну, Тоа-Сителл уловил исходящий от него запашок – кисловатый запах несвежего пота и навоза, пробивающийся сквозь аромат дорогих духов. Когда Тоа-М’Жест взял небрежно протянутую патриархом руку, пальцы его оказались влажны от пота и холодны, как кусок вырезки с ледника. И чуть приметно подрагивали.

Герцог коснулся сухими губами руки своего повелителя. Патриарх, не глядя на него, взирал в пустоту за шпилями Анханы.

– На той неделе исполнится семь лет, – задумчиво промолвил он, – как я стоял у этого самого окна вместе с графом – вскоре после того святым – Берном. Тогда мы тоже наблюдали, как по Божьей дороге везут Кейна. Тогда мы тоже полагали, что он пленен, скован, безопасен.

Ухватив герцога за подбородок, Тоа-Сителл повернул голову собеседника к себе, и взгляды их встретились.

– Тогда, – проговорил он, – мы тоже не предполагали, насколько ошибаемся, пока не стало слишком поздно.