– Похоже, ты спятил. Я тот самый парень, который…

– Мне известно, кто ты такой, – прервал его Орбек. – И ты знаешь меня. Ты опозорил Черных Ножей. Теперь тебе придется разделить с нами это бесчестие. – Он продемонстрировал Кейну внушительные клыки. – Отныне слава твоих побед достанется роду Черных Ножей. Неплохая сделка, правда?

– На кой хрен мне присоединяться к твоем долбаному роду?

– А чего ты хотел? И кого это теперь волнует?

Орбек встал и широко оскалился.

– Род не выбирают, Кейн. Кто родился Черным Ножом, тот Черным Ножом и будет. Кто родился Кривой Стрелой, всегда останется Кривой Стрелой. Давай, скажи, что ты Черный Нож, и мы пойдем убивать охранников. Ну!

Кейн молча лежал на каменных ступенях.

– Говори! – взревел Орбек.

Глаза Кейна блеснули в свете лампы.

– Ладно, – сказал он.

Несмотря на крохотный размер бесполезных человеческих зубов, ему удалось вполне убедительно повторить жуткий оскал Орбека.

– Пусть будет по-твоему. Я Черный Нож.

Делианн скорее чувствовал, чем видел. Он ощущал, как по галерее к дверям Шахты медленно бредет «козел», таща на плече мешок с сухарями, а в руке – кувшин с водой.

Под редкими белесыми волосами Делианна темнело пятно пота, и соленые капли стекали по лицу, словно слезы, чтобы затем упасть на импровизированное ложе из скомканных рубашек, порванных штанов и грязных накидок – одежда умерших узников. Несколько дней назад обитатели Ямы начали раздевать тела погибших до того, как охранники спускались к ним, чтобы вынести трупы. Теперь большинство раненых и тяжело больных заключенных обзавелись постелями, на которых они могли умереть.

– Поднимайте людей, – прошептал Делианн. – У вас мало времени.

Не получив ответа от призрачных теней, заполнявших его замутненное поле зрения, он окликнул:

– Т’Пассе?

Делианн повысил голос, ожидая услышать свой крик, но ему удалось издать лишь хриплый стон:

– Т’Пассе, ты здесь?

Сильные пальцы сжали его дрожащую руку.

– Делианн, я здесь.

Он медленно перекатил тяжелую, как глыба, голову в ту сторону, откуда прозвучал ее голос. Сбоку над ним нависала густая тень; она имела рельеф, немного смазанный движением, – изогнутая сетка ауры, размытая реальностью Ямы и тем, что творилось в Донжоне. Делианн нахмурился и покосился на тень.

– Ночные нити, – тихо прошептал он.

Ему хотелось объяснить ей свою мысль.

– Ночные нити вытягивают тени из луны…

Нет, это вряд ли поможет. Он поднял руку к глазам и попытался сфокусировать зрение.

– Все рассыпается на части?..

Т’Пассе вздохнула, нагнулась к нему и понизила голос:

– Уже распалось.

Делианн дотронулся липкими пальцами до ее руки.

– Это только кажется . Что все распадается. Мнится. Оно спадается. Стягивается к центру, которого пока нет..

Опухоль на бедре Делианна увеличилась, покраснела и прорвалась. Ее гниющее содержимое пропитало комковатый тюфяк, и теперь от него отвратительно несло. Рана на месте нарыва напоминала кратер, окруженный серой и мертвой плотью. Она была такой большой, что т’Пассе могла засунуть в нее кулак.

Делианн старался говорить осмысленно, но лихорадка мешала ему сосредоточиться.

– Это наш шанс, – продолжал он. – Мы должны нанести удар, который поможет Хэри.

– Ничего не понимаю.

– Я не в силах это объяснить, – вздохнул Делианн.

Слова были микроскопом, а истина – планетой. Даже если бы он описал серебристый шлейф событий, увиденный им во мраке неопределенности, разве она поняла бы его? Сходящиеся концентрические круги Силы перемещались и текли через две вселенные; они сужались и фокусировались в одну точку – в звезду «здесь и сейчас»; скалярное подобие фрактальной реальности возникало из взаимодействия кварков и охватывало горизонты событий всех вселенных. Какие слова могли объяснить это женщине, ум которой не был приучен к таким понятиям?

Делианн попытался поднырнуть под волны лихорадки и опуститься в спокойные глубины «здесь и сейчас» – ниже того места, где он чувствовал нараставшую бурю неистовства, нависшую над миром, Империей, городом и подземной тюрьмой. Неистовство жужжало, как пчелиный рой, в Зале суда; оно будоражило выгребные ямы под Шахтой. Насилие просачивалось в реальность на галерее Ямы; копилось, словно гной, в его ране, под дряблой омертвевшей кожей. Неистовство росло, пока дежурный арестант стоял у двери Шахты, ожидая, когда охранники впустят его.

И в том же пятне за гранью мира искрилось белое пламя Силы. Нити черной Силы устремились к нему, свиваясь в полосы, в веревки, затем в тросы, пульсировавшие от яростной мощи.

– Поднимай их, – прошептал Делианн. – Собирай всех и каждого. Поднимай их на ноги. Делай как я говорю. Это ваш единственный шанс.

– Вы слышали его, – обращаясь к верхним теням, сказала т’Пассе. – Чего вы ждете?

Несколько призрачных теней удалились от него, скользя друг через друга. Другие тени заметались по Яме, уплотняясь или исчезая из вида. Узники вставали, собирались группами; к шипению неистовства прибавился шум суматохи.

Тень Т’Пассе склонилась ближе.

– Чего нам нужно ожидать?

– Не чего, а кого, – прохрипел Делианн.

Волна энергии сдавила горло, словно тошнота. Он с трудом выдавил слова вместе с кашлем:

– Кейн грядет.

Охранники открыли дверь Шахты.

– Делианн…

Он услышал в ее голосе отчаяние. Т’Пассе по-прежнему не понимала. Она все еще не верила.

– Делианн, Кейн умер.

– Нет!

– Он пробыл в Шахте несколько дней. С открытыми язвами на ногах. С глубокими ранами. К этому времени он уже умер.

– Нет, – прохрипел Делианн. – Хотя я ошибся, т’Пассе. Он не идет.

– Я знала, – печально сказала она.

Дверь Шахты распахнулась, и дежурный арестант шагнул вперед.

– Он не идет, – прошептал Делианн. – Кейн уже здесь.

Лязгает дверной засов. Орбек показывает мне клыки и приподнимает дубину. Кольчужная рубаха выглядит на нем, как кожура на переваренной сосиске. Я снова наг, но не печалюсь об этом. У меня остался нож.

Другой одежды мне не надо.

Орбек желает мне удачи:

– Умри в бою, Кейн.

Я поднимаю нож и салютую им, как мечом.

– Умри в бою.

Когда щель, подсвеченная лампой, становится шире, я шепчу ему:

– Давай начинай, черт возьми!

Потому что время для умных и осторожных действий уже прошло и нужно просто прыгать в пекло.

Орбек пинает полусогнутой лапой дверь. Такой удар свалил бы и быка. Дверь с грохотом распахивается. В двух шагах от нас стоит придурок с кувшином в руке и мешком на плече. С подбородка его свисает длинная нитка слюны. В тот же миг Орбек взлетает по ступеням и тычет «козла» дубиной. Тот с воем падает, и в освободившийся проем мгновенно устремляется толпа обитателей Шахты.

Охранники, стоящие у двери, даже не успевают отстегнуть дубины с поясов. Мы с Орбеком отбираем среди узников восемнадцать-двадцать помощников – в основном людей, хотя есть среди них и двое перворожденных да три-четыре огриллона. Эти парни сохранили долю разума и без колебаний отвечают на вопрос: «Ты хочешь умереть здесь внизу, в вечной тьме, или попробуешь подняться к свету?»

Рычащая волна обнаженных грязных безумцев оттесняет охранников от двери. Солдаты бросаются к навесным мосткам – оттуда сподручней стрелять из арбалетов, а иначе можно перебить друг друга. Пара заключенных выносят меня на галерею на руках. Орбек и еще шестеро узников бегут к платформе, на которой установлена лебедка мостика-сходней. Остальные, расправившись с охранниками на галерее, кидаются на навесные переходы к арбалетчикам.

– Поставьте меня у перил, – приказываю я своим носильщикам.

Те подносят меня к низкому ограждению галереи. Солдаты кричат мне и остальным, мол, сдавайтесь, руки вверх, деваться вам некуда – короче, всякую фигню. И все как один нацеливают свои арбалеты мне прямо в грудь. Обитатели Ямы застывают как вкопанные и выжидательно смотрят на меня, матерясь и сыпля проклятиями: это место – словно боевая граната, только и ждет, чтобы выдернули чеку.