В суфлерке «Непрерывной многосерийной программы» слепой бог разговаривал сам с собой.

Он имел два рта. Голос, исходящий из первого, был низким, ровным и сладким, как мед; второй отличался резкой хрипотой. Неважно, какой из них говорил. Здесь был один участник монолога.

– Задержка, – произнес первый голос, когда экран с гниющими джунглями «заснежил» помехами статики. – Всего лишь задержка.

– Причем даже не серьезная, – ответил второй голос, когда на другом экране, демонстрировавшем, как на поверхности реки горит черное масло, тоже пошел «снежок».

По мере того, как экраны с видами пылающей Анханы превращались в прямоугольники, заполненные электронным «снегом», в студии становилось все светлей и светлей. Слепой бог знал, что сделала Пэллес, – их восприятие друг друга было обоюдным. Ее поступок не пугал его. Через мгновение после того, как последний экран побелел, звено с рекой отключилось. И только в дальнем углу сознания слепого бога рыдала Вера Майклсон.

Город стал недоступным для переноса Уинстона.

– Нам нужны актеры, чтобы завладеть мечом?

– Я думаю, что нет. У нас есть отряды. Боевые отряды. Социальная полиция. Вооруженные люди. Если мы захотим, то можем захватить город силой.

– А мы захотим.

– Да, нам нужна легенда. История, которая привлекала бы людей к экранам. И держала каждого в напряжении.

– Нет ничего проще. Мы можем сообщить им, что вынуждены начать вторжение.

– Город в огне…

– У нас просто не было выбора.

– Вот именно. У нас не было выбора.

– И это единственный способ спасти Кейна.

– Точно. Единственный способ спасти Кейна.

К шипению помех, шедшему из динамиков студии, присоединилось раздражающее кудахтанье. Казалось, что программа проводила опрос всех лучших сетевых шоу планеты и отбирала бесчисленные звуковые файлы с консервированным смехом. Но на самом деле это был хохот слепого бога, смеявшегося над собственной шуткой.

Можно сказать, что матрица историй, называемая нами Историей, сама по себе является живым существом. Она имеет структуру, которую мы можем считать ее телом. Она обладает стандартными процессами, которые мы можем сравнить с движениями. Мы говорим, что история наступает или возвращается назад, что она взывает к одному и забывает другое. Мы смотрим на нее, как на учителя, как на родителя или как на оракула.

Прекрасно понимая расположение вещей и следуя его законам, мы тем не менее по-прежнему обманываем себя и утверждаем, что говорим об истории с метафорической точки зрения. А история не только живет. Она осознает. Она соответствует любому определению разума. История предвидит. История воплощает свои намерения. История имеет собственные нужды и желания.

Ее предвидение, намерение и воля определяются общим – точнее сказать, совокупным – потенциалом человечества. Следуя суровой логике неодушевленной материи, она выводит равнодействующую наших страхов и надежд. Бывают времена, когда история берется за молот, в другие моменты она склоняется в поклоне, а иногда замедляет свой бег и делает долгую-долгую паузу.

Анхана корчилась под душным одеялом джунглей.

Это был нежданный праздник, карнавал: приостановка обычных правил жизни и общества. Кому пришло бы в голову идти на рынок или на работу, когда все улицы стали лесной чащобой? Амбары взрывались порослью; мельницы тошнило побегами; из сухих семян пробивались ростки. Дверные косяки украсились ветвями, которые тут же покрылись листвой. Вершины холмов превратились в сады.

Для некоторых горожан это было время радости, отдыха и ребяческих игр – они резвились и танцевали посреди волн расцветающей жизни. Другие предавались философским размышлениям, удивляясь непредсказуемым странностям вселенной. Для остальных это стало моментом ужаса.

Многие не могли принять мир без правил.

Правила жизни и общества – правила, которые так часто проводили границы, душили свободу и вели к упадку – служили главной цели: они давали человеку понятные шаблоны поведения, удобные аспекты веры и понимание законов игры. Без правил игра потеряла смысл. Остались только джунгли.

И эти джунгли кишели тиграми.

Человечество – единственный биологический вид, который является своим собственным естественным врагом. Вирус, поразивший такое огромное количество мозгов, уже переварил основную часть запретов и ограничений, сопутствовавших и помогавших человеческой цивилизации. Внезапно возникшие джунгли рассеяли остатки животной осторожности, которая служила последним сдерживающим элементом. Настало время для охоты и кровавых пиров.

Имелось два типа людей, лучше всего подходивших для этих странных джунглей. Для первого типа правила их жизни никогда не менялись. Например, для епископа церкви Возлюбленных Детей Ма’элКота священные законы бога превосходили любые временные коллизии – даже такие непонятные и пугающие явления, как быстро растущий лес. Для солдат, которым поручили арестовать герцога Тоа-М’Жеста, приказы всегда оставались приказами, независимо от того, где их отдавали – в гарнизоне, у палаток или под ветвями дуба, выросшего за десять минут на голом пустыре.

Вторым типом были люди, которые никогда не следовали правилам: те, кто всегда жил в диких джунглях.

Несколько последних оставшихся на свободе кейнистов собрались вместе на складе Промпарка, чтобы защитить свои семьи. Вооружившись копьями, мечами и луками, они с мрачным видом стояли в оцеплении и убивали тигров-людей, охотившихся слишком близко. Его светлость, достопочтенный Тоа-М’Жест, ответственный за общественный порядок – некогда бывший его величеством королем Канта, а еще раньше просто Жестом, юным карманником, толковым воришкой и многообещающим головорезом – почувствовал инстинктивным животным чутьем приближение своры охотничьих псов.

На самом деле он, как и другие люди второго типа, ощущал себя уютнее, чем прежде, когда ему приходилось притворяться и следовать правилам.

Для остальных обитателей Анханы здесь были только джунгли.

Заметив цепь пехотинцев, пробиравшихся сквозь заросли по улицам Города Чужаков, Тоа-М’Жест понял, что слишком задержался в своей импровизированной крепости. Стена, на которой он стоял, поднималась из руин мануфактурного склада на углу улицы Мориандар и аллеи Линнадалинн. Над головой тянулся купол противофейной сетки, сейчас провисший под тяжестью проклюнувшихся из пеньки свежих, сочащихся смолкой конопляных листьев. Раздвинув бахрому веревок и стеблей, Тоа-М’Жест осмотрел приближавшийся отряд.

В авангарде шагал офицер в синей форме Глаз Божьих. Тоа-М’Жест стиснул зубы, чтобы удержаться от проклятий. Он точно знал, что происходит, и ситуация была ужасной. Скорее всего, приказ исходил от самого патриарха, и он прекрасно понимал, какие указания получили солдаты.

Старый маразматик решил уничтожить его.

Герцог повернулся к альфа-коту Серой стаи, стоявшему рядом. Вожак вместе со всем своим прайдом облачился в новейшую разработку экспериментальной антимагической технологии: полный боевой костюм из стальных пластин, исписанных серебристыми рунами-оберегами. Такая броня превращала гибких и проворных Котов в неуклюжих медведей, но в рукопашных схватках, которые шли в пещерах под городом, ловкость была не так важна, как надежная защита.

– Этого я и боялся, – мрачно проворчал Тоа-М’Жест. – Похоже, эльфы взяли под контроль сознание этих солдат.

– Что вы сказали, ваша светлость? – спросил альфа-кот.

Его голос был приглушен стальным шлемом.

– Никто не должен попасть сюда, ты понял? Мы можем доверять только самим себе. Эти несчастные ублюдки думают, что мы подчинимся. Похоже, они уверены, что действуют по приказу самого патриарха. Но что бы они там ни говорили, мы не пропустим их за ограду.