– Надо отыскать способ выиграть эту войну еще до начала, но как бы нечаянно , – проговорил он. – Обязательно придется сделать вид, что мы ничего дурного не хотели.

– Я знаю, что вы, артане, – захватчики, – задумчиво произнес Райте. – Должно быть, прежде вы часто сталкивались с враждебными туземцами. И я уверен, что вы нашли способ бороться с ними – некий способ избавляться от угрозы с их стороны, который не вызывает сопротивления со стороны наиболее слабодушных ваших дворян.

Гаррет уставился на него, приоткрыв рот, вспоминая еще одну детскую сказку – одну из тех страшилок, что шепотом пересказывали друг другу дети администраторов. Там говорилось о племени американских индейцев… как их – сю? Что-то в этом роде. Неважно.

Шанс оживить легенду встряхнул его.

Он может. Сейчас. Здесь. Одним смертельным ударом спасти компанию и собственную шкуру.

«Господи!» Гаррет вскочил, нервно заламывая руки.

– Райте, я гений – я больше, чем гений, богом клянусь, я придумал!

Он хлопнул посла по плечу, пожал ему руку и едва удержался, чтобы не растоптать остатки достоинства, сплясав тут же. Усидеть на месте он не мог. Повернув ближайший монитор вверх и толчком пробудив к жизни, он вызвал телеком-программу и, едва погасла заставка, ввел свой опознавательный код.

«По-английски, – напомнил он себе. – С этими надо говорить по-английски».

Экран просветлел.

– Студия Сан-Франциско, – счастливым голосом пропел улыбчивый симпатяга в костюме касты мастеров. – Чем могу помочь?

– Администратор Винсон Гаррет, компания «Поднебесье». Конфиденциальный звонок высшего уровня срочности главе отдела хранения опасных биоматериалов. Приготовьтесь к шифрованию.

Глаза юного ремесленника широко распахнулись.

– Так точно, господин администратор! – выпалил он, тяжело сглотнув. – К шифрованию… – из динамика донесся стук пальцев по клавиатуре, – …готов!

– Соединяйте.

«Господи, – твердил про себя Винсон Гаррет, ожидая, когда откликнется отдел хранения ОБМ. – Господи, наверное, ты меня за что-то любишь».

Темный аггел ждал в построенной им самим темнице, оплетенный им самим скованными цепями. Многие годы ему не было иной пищи, кроме собственной плоти. Он жрал себя: глодал свои же кости и высасывал мозг.

Он не знал, чего ждет, и все же продолжал терпеть и ждать.

Но в один недобрый день из-за края мира донесся еле слышный шепот далеких фанфар, и темный аггел в своей тюрьме расправил крылья.

Запустив руку под рубаху, Хэри нащупал бугристый шрам на пояснице и попытался растереть его сквозь хитон, отгоняя боль. Чувство было такое, словно он улегся на булыжник размером с собственный кулак. Ощущение было смутным и приглушенным, насколько позволяли подавить его болеутоляющие, не вырубив Хэри совсем. А директора Студии ждала работа.

В последнее время у него всегда за работой болел шрам. Может, дело в этом чертовом новом кресле? В каталоге оно выглядело изумительно, но вот устроиться в нем поудобнее никак не получалось. Обычно спина начинала ныть, когда Хэри спускался на личном лифте в кабинет – вырубленный в скале под Студией Сан-Франциско. Покуда кабина проезжала беззвучно три этажа, спину начинало обещающе потягивать до самых плечей. По большей части боль нарастала на протяжении рабочего дня, но оставалась терпимой.

А в последние дни болело зверски.

«Это чертово кресло…»

«Надо было оставить коллберговское, – подумал Хэри. – Коллберг был, конечно, мешок с глистами, но в удобствах знал толк».

Когда он победил наконец в борьбе за то, чтобы не только формально встать у руля Студии Сан-Франциско, одним из первых его начинаний была полная смена обстановки в кабинете.

Эта мысль бродила у него в голове, то смутная, то явственная, с того самого момента, как Студия подняла его на этот пост шесть лет назад. Поначалу Хэри испытывал искреннее злорадство, сидя в кресле посрамленного предшественника, за его столом, глядя на океан в принадлежавшее Коллбергу видеоокно фирмы «Сони». Но мелочное гадство быстро приелось. Подобранная Коллбергом мебель была округлой, мягкой, тусклых тонов, ни единого прямого угла – похожей на самого Коллберга. Хэри ненавидел этот кабинет не меньше, чем его прежнего обитателя, но ему на протяжении нескольких лет в голову не приходило, что это вполне весомая причина сменить обстановку.

Собственно говоря, ему не приходило в голову, что и Коллберг подбирал мебель по своему вкусу. Для того, кто вырос в рабочих трущобах, мир выглядит по-иному. Это был не просто кабинет, где работает директор, это был кабинет Директора . Хэри Майклсону он казался мифическим святилищем, тронным залом короля Поднебесья, где обстановку диктует тысячелетняя традиция, а не каприз нынешнего владыки.

Теперь это казалось забавным. Оглядываясь, Хэри мог только, усмехнувшись, покачать головой. Его терзало вечное подозрение, будто кабинет этот – не его, будто директора ставили сюда словно дополнительный стул, словно временную затычку, покуда не явится настоящий директор, чтобы занять свое место. Как царь-дурак на киришанском празднике весны, которого все признают правителем – до тех пор, пока тот не пытается взаправду издавать законы.

Сейчас кабинет директора был обставлен сурово – стенные панели темного дерева, ворсистый ковер, огромнейший стол мореного дуба, ввезенного из Поднебесья, подковой огибавший кресло, по стенам – массивные шкафы, полные настоящих книг: немного драм, немного исторических хроник, но по большей части беллетристика в кожаных переплетах, фэнтези, детективы, попадались даже социально безответственные, слегка рискованные произведения в сгинувшем жанре научной фантастики. Большая часть книг переехала сюда из сейфа в поместье Вило. Если бы кто-то поинтересовался – скажем, Совет попечителей или даже социальная полиция, – Хэри всегда мог заявить, что ворует из старых романов сюжеты для Приключений. Это был превосходный предлог хранить здесь коллекцию, которую ему никогда не позволили бы держать дома.

Вот только спина, разрази ее гром, все еще болела.

Анальгетик, которого наглотался Хэри, помогал – немного. Ничего сильнее врачи Студии своему директору не прописывали. Они не верили, что у него на самом деле что-то болит. То один, то другой брал на себя смелость напомнить, что болевые и тактильные рецепторы в области ранения были повреждены при установке шунта – чистая правда, в самом шраме чувствительности осталось не больше, чем в ломте мяса, – и что болеть там, в сущности, нечему.

Хэри готов был признать, что ему мучают сугубо фантомные боли. Ну и что? Все равно сил нет терпеть.

Спорить с врачами он устал. Вместо этого он взял привычку носить с собой флакончик меперидин-гидрохлорида с «серого рынка». Лекарство притупляло боль не только в пояснице, но и в душе.

Если вся боль, как они утверждают, в мозгах, то почему болеть начинает сильнее сейчас, когда он сидит в кресле, которое ему нравится? Теперь Хэри восседал в старомодном вертящемся кресле с высокой спинкой, с обивкой из телячьей кожи поверх гелевых подушек, более дорогое и лучше сработанное, чем то, что стояло в его домашнем кабинете. В нем должно быть удобнее, чем в койке, язви ее в душу, не говоря уже о том бесформенном уродище, что он унаследовал от Коллберга.

Хэри заставил себя всмотреться в экран, заполненный последними отчетами инспекторов из горнодобывающей колонии в Забожье. До него доходили неприятные слухи об этом филиале. Гаррет, тамошний вице-король компании «Поднебесье», был безжалостен как педофил; поговаривали, будто он закрывает глаза на нелюдские погромы в пограничных районах герцогства. Так что Хэри мог помечтать о внезапной ревизии, о том, чтобы написать отчет, который будет стоить Гаррету головы, а директору доставит пару часов искренней радости…

Селектор на столе предупреждающе пискнул.

Вздрогнув, Хэри покачал головой, потом потянулся к клавише приема. Отчеты растаяли, сменившись лисьей физиономией секретаря.