Райте еле заметно качает головой.

– В лучшем случае без сознания. Возможно, мертва.

Я опускаю голову: сгибаюсь под невыносимым бременем тщеты бытия.

Прежде чем чудовищная боль успевает захлестнуть меня, небо раскалывается от грохота. Я переворачиваюсь на спину, чтобы поглядеть вверх. Над нами расцветает пламенной звездой взрыв, чтобы в следующий миг скрыться в расползшихся медузой клубах черного дыма. Сыплются обломки. На моих глазах взрывается еще один турболет и еще.

Догадку мою уверенно озвучивает Райте.

– В бой вступил Делианн.

– Ты чувствуешь его? – Я снова хватаю монаха за плечи и бью головой о камень. – Поговори с ним! Скажи ему, пусть уносит отсюда ноги…

По лицу Райте расползается улыбка – первая искренняя, счастливая улыбка, которую я у него вижу.

– Нет.

– Райте, ты должен ему сказать! Пещеры… он еще может успеть забраться под землю! Он выживет, он защитит меч! Скажи ему, чтобы сберег меч !

– Нет, – отвечает он безмятежно, откидываясь назад, словно ледяная грязь для него перина. – Я никому ничего не должен.

В глазах у меня кровавый туман. Я не успеваю подумать, как руки мои вцепляются в его воротник, пытаясь придушить ублюдка куском цепи, соединяющим мои кандалы. Но Райте получил эзотерическое образование. Схватив меня за запястье, он размыкает блок – а сочащееся из его ладони черное масло жжет не хуже кислоты. Я разжимаю руки, и он отталкивает меня.

– Я свободен, – говорит он. – Свободен.

Черт, да он бредит.

– Свободен тут сдохнуть , – отвечаю я. – Ты не знаешь, что случится…

– Мне плевать.

Штурмкатер пикирует мне на голову, пытаясь влететь в череп. Тратить время на Райте я не могу.

Кажется, отвертеться я не сумею.

Я бросаю Райте валяться на мокрых камнях, по-дурацки ухмыляясь небесам, и переваливаюсь через край чаши, надеясь, что фонтан хоть прикроет меня от пуль.

Войти в транс оказывается очень тяжело.

Я понимаю, что мне это удалось, когда соображаю, что мне уже все равно, подстрелят меня, или посекут осколками, или спалят огнем, если только я доберусь при этом до Зала суда. К Делианну. Крису. Медленно, неуверенно я поднимаюсь на ноги.

Пули и осколки овевают меня ветерком, пролетая мимо.

Я наклоняюсь вперед, и нога сама собою ступает вперед, не давая упасть. Я все клонюсь, а ноги все шагают, и я не падаю.

Я иду.

ВЭО значит «высокоэнергетическое оружие», пережившее века обозначение всякого боевого заряда, использующего ядерный распад, синтез или то и другое в любом сочетании.

Термин «антифугасный» несколько сбивает с толку: его придумали в военной лаборатории, впервые успешно погасившей излучение высокоэнергичных фотонов – гамма-лучей и жесткого рентгена, – уменьшив тем самым тепловой эффект и ударную волну от взрыва до мощности приблизительно в 0,1 килотонны – всего лишь в сто раз сильней, чем от большой бомбы на химической взрывчатке.

УБН-РБЧ значит «разделяющаяся боевая часть с усиленным выделением быстрых нейтронов». Поток быстрых нейтронов благодаря поглощению в атмосфере ослабевает в десять раз на каждые пятьсот метров от эпицентра; разработчики оружия справились с этим эффектом, разделив боевую часть снаряда на множество маленьких боеголовок, автоматически рассеивающихся при активации системы, накрывая всю площадь поражения ядерным зонтиком, в зоне действия которого любая мишень получает свои десять тысяч рад. Быстрые нейтроны отличаются большим пробегом в твердых средах; даже противолучевая защита уменьшит дозу до пяти, в лучшем случае – до двух тысяч. Восемь тысяч рад являются для человека мгновенно смертельной дозой; пять тысяч за пять минут выводят солдата из строя, но убивают только через два дня.

А еще быстрые нейтроны индуцируют мощный поток вторичного излучения, раскалывая атомные ядра в почве, преобразуя их в широкий набор крайне нестабильных изотопов. В течение семи часов поток вторичного излучения уменьшается вдесятеро, но все еще может убить человека. За двое суток он спадает до безопасного уровня, но к тому времени любое живое существо, пережившее первоначальный взрыв, будет убито вторичным излучением.

Именно ради этого создавалось подобное оружие: чтобы выжигать локальные вспышки ВРИЧ. «Антифугасное» действие заряда как раз для того и было придумано, чтобы взрывная волна не вынесла вирусные частицы за пределы зоны излучения.

Боеголовка выпустила управляемые компьютером складные крылья, чтобы высотные ветра не унесли ее в сторону от мишени, и принялась рассеивать самонаводящиеся бомбочки. Каждый заряд нес собственную систему наведения, улавливая радарный луч с центрального блока на фоне видимого в тепловых лучах города внизу. Все города теплей окружающей местности, но этот полыхал, точно маяк.

Радарные альтиметры отсчитывали высоту. Сопротивление плоскостей за девять секунд стабилизировало скорость падения на уровне 97,3 метра в секунду, слегка изменяясь по мере того, как плотней становился воздух.

Оптимальная высота детонации – два километра.

Сто семьдесят шесть секунд до взрыва.

Райте лежал на спине в чаше фонтана, наслаждаясь ощущением мокрого грубого камня под лопатками. Небо над ним было полно стали и свинца, дыма и пламени, воплей умирающих и завываний турбин боинговских штурмкатеров ВТ-17. Неразрывная связь с выжидающим богом дарила ему странное двойное зрение: там, где его привычные к видам Поднебесья глаза видели бронированных великанов, мечущих огненные шары, земная память демонстрировала АБМП – артиллерийские боевые машины пехоты – РВ-101 «Джексон», которые вели огонь главным калибром 122 мм, уперев в мостовую гасители отдачи. Турболеты, полосующие город пулеметным огнем, казались ему пламенными колесницами солнечных божков, хотя при желании он мог бы перечислить спецификации их двигателей, вооружения, дальность действия и скорость. Возникни у него такая нужда, он мог бы назвать поименно каждого пилота. Но не эта власть вызвала улыбку на тонких губах.

Он радовался, что имеет право умереть.

Райте осознал это, когда, сидя рядом с Кейном, увидал в небесах чудовищно прекрасную стаю пикирующих штурмкатеров. Кейн рванулся к укрытию, но Райте не шевельнулся. Не чувствовал себя обязанным. Он ответил перед судьбой за все.

Он был свободен.

Десять лет жизни он потратил на то, чтобы узнать, чего требует от него судьба. И ни разу не спросил себя, чего хочет сам.

«Может, я не стану хозяином своей судьбы, но я не обязан отдаваться ей во власть».

Райте улыбнулся бескрайнему небу.

«И понадобился сам Кейн, чтобы научить меня этому».

Перевернувшись на живот, он подполз к краю чаши, чтобы выглянуть. Сквозь пламя и дым, сквозь веселый посвист пуль и шрапнели ковылял, будто разлагающийся с каждым шагом зомби, Кейн. Он направлялся к изгибу стены Сен-Данналина, но ясно было, что не дойдет.

– Ну ладно, – промолвил Райте.

И, подобравшись, прыгнул.

Пулеметная очередь бежала за ним по пятам. Он мчался через площадь, раздвигая воздух, загустевший, как отстраненно подсказывало сознание, от бронебойных пуль с сердечником из обедненного урана, калибр 12,5 мм, средняя скорость 423 метра в секунду. В реальность этих пуль он до конца поверил, только когда одна из них пробила ему бедро – звонкий шлепок, словно учебным ротанговым мечом, и две дырки в палец шириной. Пуля миновала кость, и монах даже не сбился с шага. Еще одна пуля оцарапала ягодицу, когда Райте поскользнулся в луже крови, миг спустя нога его запуталась в петлях кишок, вылетевших из разорванного пополам трупа. Монах упал, и третья пуля пробила ему лопатку, прежде чем вылететь на два пальца ниже ключицы.

Райте перекатился через голову и вскочил на ноги – от плеча расползались по торсу волны цепенящей боли; когда чувствительность вернется, расколотая кость будет болеть еще сильней – над головой просвистел снаряд, выбив здоровенный кусок из стены Сен-Данналина прямо над макушкой Кейна. Монах прыгнул, ударив раненым плечом в спину Кейна, и оба рухнули наземь в стороне от обрушившейся лавины каменных обломков.