Вот вам ирония судьбы: теперь я понимаю, что и был тогда Кейном.

Та сценка с Юрчаком и Зубочисткой? Чистый Кейн, вплоть до манеры. Уже в Консерватории Крис это заметил: «Когда ты думаешь о чужой боли, когда отпускаешь свой поводок, ты хочешь драться голыми руками ».

Он понимал меня лучше, чем я сам.

И до сих пор понимает.

Вот интересно, ублюдок вообще умеет ошибатся?

«Нет, нет, нет! Ты очутился здесь потому, что пытался небыть Кейном ».

«Что, если твоя фантазия – это Хэри Майклсон? Что, если паралитик средних лет – это роль, которую Кейн играет, чтобы выжить на Земле?»

Черт.

Черт побери.

Страшный типчик мой приятель Крис.

Потому что когда я смотрю на свою жизнь в этом ракурсе, тоже все сходится. Я точно вижу, когда появился на свет Хэри Майклсон.

Я только закончил отчет после фримодной экскурсии: две недели допросов, покуда мозгососы Студии пережевывали все, что случилось со мной за без малого три года, что я провел, обучаясь в аббатстве Гартан-Холда, а потом и в других местах. Я не первый актер, который учился в Монастырях, но точно первый, кого приняли в Братство. Я принес клятву эзотерика, хотя с чародейством у меня было паршиво. Чтобы талантливо воровать и убивать, мне колдовские чары не требовались.

Так что Студия порешила, что мне покуда лучше будет подняться в рядах Братства. Меня хотели попробовать в амплуа наемного убийцы. А мне это вовсе не нравилось: не люблю, когда мной командуют. Я хотел податься в обычные приключенцы – повидать дальние страны, порубать чудовищ, поохотиться за сокровищами, все такое. Подумывал даже стать пиратом – знаете, штормовые моря, поющие под ветром паруса, девочки-островитянки и прочая хренотень. Но Студии нужен был убийца.

Я едва не отправил их на хрен сразу. Скучно быть наемным убийцей. Я в детстве знавал парочку киллеров, а работая на Вило, познакомился еще с несколькими – нудная, методичная работа. Настоящие душегубы – люди вовсе не стильные, не обаятельные и не интересные. Так, бухгалтеры с пистолетами. Если хорошо работаешь, то и волнений никаких, А кому нужна такая жизнь?

Вило и Студия вложили в меня уйму денег, и я решил, будто это дает мне способ на них надавить. А потом Вило взял меня на прогулку в своем «роллс-ройсе» и объяснил, как делаются дела.

Вначале он попытался меня утихомирить. Студия, объяснял он, не хочет сделать из меня настоящего киллера. Скорее что-то в голливудском стиле – эдакий фэнтезийный Джеймс Бонд. «Ага, – думал я, – это они сейчас так говорят. А через пять лет, когда из-за монастырского «подай-принеси» мои рейтинги упадут ниже плинтуса, о Джеймсе Бонде речи не зайдет. И обо мне тоже».

Я в те дни был парень гордый и терпеть такое обхождение не собирался. Ну и пусть увольняют. Не больно хотелось. Нарушение контракта может вернуть меня в касту рабочих, но я не боялся. Черт, в Консерватории и Гартан-Холде я такого нахватался, что, выброси меня обратно в район Миссии, я в два счета подряжусь вышибалой, а то и в квартальные выйду, и жопу Студии лизать не придется.

Но Вило в миллиардеры-счастливчики выбился тоже не от природной дури. Он меня взял за жабры прежде, чем я рыпнуться успел. «Роллс» приземлился в тихоньком рабочем районе, сплошь шестиквартирки двадцатого века с двориками – на световые годы ближе к цивилизации, чем поденщицкое гетто Миссии, – и отвел к отцу на квартиру.

Я шесть лет отца не видал, с той поры, как сделал ноги из Миссии, когда мне исполнилось шестнадцать, чтобы работать на Вило. Когда мы с ним в последний раз оказались в одной комнате, то была полная тараканов трущоба, где мусор покрывал полы на две ладони и одна комната стараниями отца целиком превратилась в компостную кучу – а комнат и было-то всего три. Когда мы с ним в последний раз оказались в одной комнате, он пытался раскроить мне череп разводным ключом.

Сейчас он обитал в девственно чистой двухкомнатной квартирке с кремово-белыми стенами и натуральными, богом клянусь, деревянными накладками на дверные и оконные рамы. Занавески. Мебель. Стол в гостиной. Холодильник, полный нормальной жратвы, и кухня, стерильная, как операционная. Ванная, собственная уборная прямо в квартире и даже душевая, выдающая горячую воду по десять минут в день.

И отец.

Отец: выбритый, одетый во все чистое. Рубашка не новая, но хотя бы целая. Совершенно седые волосы коротко острижены. В глазах светится разум. Отец, который смог пожать мне руку и сказать, что надеется снова познакомиться со мной теперь, когда рассудок вернулся к нему. Который смог меня обнять. От которого пахло человеком, а не скотобойней.

Не помню, о чем мы в тот день говорили, так меня потрясла встреча с совершенно чужим и все же моим отцом. Я словно вернулся в прошлое, когда мне было пять лет, отец не сходил с ума, а мать могла зайти в комнату и обнять меня.

А когда мы улетели, Вило снял бархатную перчатку.

Вило, извольте заметить, заботился о своих работниках. Славился этим. Через пару месяцев после того, как я запродался ему, он начал искать отца. Выяснилось, что отцовская болезнь, хоть неизлечимая, все же поддавалась терапии. Получая определенную комбинацию медикаментов, он пришел в себя настолько, что мог удержаться на постоянной должности помощника сетеведа – оплачивать квартиру и даже порой побаловать себя приличным ужином в столовой.

А еще Вило мне объяснил, что работа отца прямо связана с моей. Если я разорву контракт, отца тоже уволят. И через неделю он вернется в квартиру 3F, если не хуже.

Так что я спрятал гордыню куда подальше и сделал как велят. Иначе мне не удавалось изгнать из памяти эту вонь.

Вот в этом весь Хэри Майклсон: парень, который пойдет на все, только чтобы не вернуться в квартиру 3F.

Нет, это несправедливо. Он на самом деле хороший парень.

Из тех, кто думает, будто, если он будет делать то, что сказано, с его любимыми все будет в порядке. Он – тот глубоко несчастный человек, что сидит за столом в три часа утра, когда в голове клубится горький дым над пеплом надежд. Тот, кем хотела видеть меня Шенна.

Натурщик для «Царя Давида».

Забавно: Шенна влюбилась в Кейна, но жить с ним не могла. Жить она могла с Хэри. Любила ли его? Не припомню.

Если бы я мог ее спросить…

Сколько горя мы причинили друг другу…

Господи, я помню, как впервые ее увидал: за столом в конференц-зале Студии. Я только что вернулся после двух мегахитов подряд: «Отступление из Бодекена» и «Последний оплот Серено»; Ханнто-Коса только что обратился ко мне с просьбой отыскать корону Дал’каннита. Коллберг решил сколотить многосерийное Приключение с целой командой актеров и со мною в главной роли. Нас было шестеро, и Коллберг даже подобрал мне романтическую пару – он вечно требовал подбавить в мои приключения секса. Предполагалось, что свободное время я буду проводить, ухлестывая за Ольгой Бергман, роскошной блондинкой нордической внешности, игравшей кхриллианскую рыцаршу по имени Мараде. Хорошая девочка была Ольга, восходящая звезда, с гулким смехом и великолепными мускулами чемпионки мира по культуризму, и она вполне готова была подыграть…

Но на другом конце стола сидела Шенна.

Для актрисы она была очень застенчива, по крайней мере тогда. Сдержанная. Впечатлительная. Не от мира сего.

Светлая.

Меня, конечно, знали все: я был первой звездой всех Студий мира. Все видели «Последний оплот», и каждый считал своим долгом высказать мне свое восхищение. Обычная лесть. На протяжении всей встречи они пересмеивались, шутили, спрашивали друг друга, какой эпизод кому больше понравился… все, кроме Шенны. Она не сказала ни слова.

Когда лично Коллберг наконец задал ей вопрос прямо, она тихонько ответила: «Моего любимого эпизода на кубике нет». Покраснела и опустила глаза, словно застыдилась. Коллберг не отставал.

– Мне больше всего нравится, – открыла она в конце концов свой постыдный секрет, – думать о жителях Анханы – как они ложатся вечерами или встают поутру, целуются, обнимают детей. Обо всех, кто никогда не узнает, на что ты пошел, чтобы спасти их.