«Я прозрел в шатре Гаггара, прислонясь к стволу нефара,

Запивая мутным пивом жгучий привкус ахагара:

Курам на смех срам, вестимо, весь скукожился крючком,

Но прошла китчета мимо — он расправился торчком!

Весь Дар-Сай — моя родня, я не помню племени,

Все, что было до меня — пустая трата времени... Эх!

Чельты в спальне раздевались, щеголяли голышом,

Бессердечно издевались над несчастным малышом:

По ночным шатрам я шлялся, опьяненный Мирассу [32] ,

Хоть одну поймать пытался за блестящую косу!

Пусть усов у чельты нету, резвость ног ее спасет,

Что не скажешь про китчету — там, где надо, ус растет... Эй!

Где китчеты греховодят, почему их нет в шатрах?

По ночам куда уходят, забывая стыд и страх?

За бугор Сатира Келли, к роднику Беремой Клячи

Озорницы улетели порезвиться, не иначе,

По равнине Многочленской разбежались... Ох, как трудно

Совладать с натурой женской, извращенной и паскудной... Ой!

Недотепой от бича я под лучами Мирассу

Убежал в пустыню, чая встретить девицу-красу —

Но хуница с тяжким задом, с рожей, как у индюка,

Изловила из засады недотепу-дурака!

Старой ведьме стало скучно, поиграть решила в прятки —

Я пропал в объятьях душных пышноусой свиноматки... Ох!

Без конца по мне скакала и сосала-целовала

И до блеска натирала, и всего ей было мало,

И опять меня дразнила и мотала-теребила,

А в песках уже всходило беспощадное светило —

Бледный, потный, чуть дыша от полуденного жара,

Как раздавленная вша, я приполз в шатер Гаггара... Тьфу!

Облысел, заматерел я, приобрел мужскую стать,

Двадцать пять китчет пригрел я прежде, чем устал считать.

Безмятежно и невинно, ставку выиграв в хадол,

Многочленскою равниной я домой под мухой шел —

И — в кошмаре не приснится! — под скалой петлей ремня

Та же старая хуница заарканила меня... Ха!

Утону в бадье мелассы, пропаду в полярных льдах,

Проиграю черной массы столько, что умру в долгах,

Но — клянусь вам под присягой лысой гордостью джентльменской —

Я не сделаю ни шагу по равнине Многочленской!

Если наступить на мину не хотите вслед за мной,

Многочленскую равнину обходите стороной! Пива!»

Аудитория с энтузиазмом вторила рефренам, притоптывая, вскрикивая, подпевая назойливому мотиву нестройными басами, напоминавшими последовательность протяжных отрыжек.

Герсен потихоньку протискивался за спинами зрителей поближе к кухне, откуда можно было лучше разглядеть происходящее. На многих присутствующих были обычные костюмы, общепринятые на планетах Веги; другие, однако, носили длинные белые даршские плащи с капюшонами-таббатами. Особое внимание Герсена привлекли два человека, сидевшие за столом у противоположной стены: первый, грузный и необычно неподвижный, натянул таббат на лоб и щеки так, что черты его лица было практически невозможно различить; второй сидел спиной к Герсену и что-то говорил, робко жестикулируя.

Кто-то грубо пихнул Герсена плечом в спину, оттолкнув его в сторону. Обернувшись, Герсен увидел язвительную физиономию мадам Тинтль: «Ага! К нам снова пожаловал не в меру любопытный журналист! Пришли повидаться со своим приятелем?»

«Какого приятеля вы имеете в виду?» — вежливо спросил Герсен.

На лице мадам Тинтль появилась злобная понимающая усмешка, заметная скорее благодаря движению усов, нежели губ: «На этот счет ничего не могу сказать. По мне все искиши[33] на одно лицо. Впрочем, может быть, вы его найдете где-нибудь поблизости. Или вы пришли полюбоваться на Неда Тикета?»

«Не совсем так. Скорее, я надеялся обсудить с вами тот вопрос, по которому мы заключили сделку. Например, неужели сегодня вечером все посетители — ваши завсегдатаи? Как насчет двоих, сидящих за столом напротив?»

«Незнакомцы, оба только сегодня прибыли с Дар-Сая. Это с ними вы хотели встретиться?»

«Не уверен — при таком тусклом освещении, за огнями эстрады, их трудно распознать».

Усмешка мадам Тинтль стала неприятной ухмылкой: «Почему бы вам не подойти и не представиться?»

«Прекрасная мысль! Через некоторое время я так и сделаю. Что слышно про Тинтля в последнее время? Говорят, его куда-то послали с поручением».

«Неужели? Тинтль становится популярен. Вчера вечером он танцевал — с завидным проворством для его возраста».

Морщинистый юноша закончил серию частушек под одобрительный рев отрыжек. Мадам Тинтль презрительно фыркнула: «Мерзкие старые хуницы вас не устраивают, понимаете ли! Не беспокойтесь! На женском этаже мы едим отборный свежий ахагар и совершаем возлияния в честь Трепещущего Тирана Тобо. Во всем надо поддерживать равновесие! Кто у нас следующий? Бичеватель Тикет? Смотрите внимательно — развлекайтесь, да на ус наматывайте!»

Переваливаясь с ноги на ногу, мадам Тинтль отправилась по своим делам, бесцеремонно расталкивая зрителей плечами. Герсен снова взглянул на двоих, сидевших напротив. Худощавый человек, говоривший с даршем, почти наверняка был Оттилем Паншо. Кто его собеседник?

Прогремела дробь барабана — на центральную эстраду выбежал высокий тощий длинноногий человек в облегающем костюме из горчично-желтой и черной материи. На его костлявых обнаженных руках переплетались жилы; подергивающийся длинный нос нависал над длинным острым подбородком. Он подчеркивал взмахами и щелчками бича громкую вступительную декламацию: «Хой-хо! Пора от души повеселиться! Я — хлесткий Никити-Тикет! Первый глоток воды я выпил у Родника Ваббера, а искусству бичевания учился у Ролли Татвина. Мой неутомимый бич — Щелкунчик: кто хочет исполнить балет под его музыку? Изящно, деликатно, элегантно, грациозно? Выходите же, танцоры!»

Герсен продолжал неотрывно смотреть на двух собеседников у противоположной стены. Один был Оттиль Паншо; другой — Герсену трудно было произнести это имя даже про себя — неужели это Ленс Ларк?

Мадам Тинтль появилась из ниши за спиной грузного дарша в белом таббате и встала рядом с ним в позе одновременно почтительной и презрительной. Наклонившись, она что-то ему сказала и ткнула большим пальцем в сторону Герсена. Два собеседника повернулись в ту же сторону, но Герсен уже скрылся за спинами зрителей.

«Хой, хой, хой!» — кричал на недотеп Нед Тикет. Его длинный кнут производил сухие резкие щелчки, едва не задевая ступни танцоров: «Давайте, шевелитесь, не ленитесь! Пляшите-ка под музыку бича! Выше ноги поднимайте, мишенями и пятками мелькайте!» На недотепах были шорты в обтяжку с круглыми алыми нашивками на ягодицах. Двое были подростки-дарши; третьим был Максель Рэкроуз, прыгавший на удивление проворно. «Хуп-хап-хуп! — кричал Нед Тикет. — Так мы пляшем под шатром Дудама! Ласковый хлыст из гибкой дубленой кожи! Блестящая, нежная, гладкая кожа! Хип-хип, ура! И щелк — и щелк — и щелк-щелк-щелк! Прыжок сюда, прыжок туда! А теперь кружитесь, кувыркайтесь! Поворот — прыжок, поворот — скачок! Чуете, как согревает кожа? Ловкий ритмичный танец греет душу! Разве не весело? Не забавно? Прыжок, скачок — и щелк-щелк-щелк! Ты что, уже устал? Хочешь испортить нам вечер? Получи-ка по мишени! Скачи, кружись, как изящный эльф! Усталость — миф, сказка, небылица! Давай, танцуй, пляши — нельзя остановиться! Вертись, кувыркайся на славу, мишенью налево, направо! Как это называется? Где смех сквозь слезы?... Отдохните минутку». Повернувшись на каблуке, Нед Тикет поклонился собеседнику Оттиля Паншо: «Сударь, ваш кнут знаменит. Не желаете ли продемонстрировать свое мастерство?» Грузный человек отказался небрежным жестом. Оттиль Паншо воскликнул: «Нужно больше танцоров — акробатов и актеров! Вот он, у входа в кухню, шпион-искиш! Вытолкнуть его на эстраду!»