В окнах опустевших лавок было темно. Владелец магазина готового платья даже не позаботился передвинуть внутрь поддон с сапогами, и его шарфы продолжали висеть снаружи — любой желающий мог бы засунуть в мешок и унести всю коллекцию. Другие лавочники тоже не прятали товары на ночь: по-видимому, обитатели Блаженного Приюта не отличались предрасположенностью к воровству.
В центре городка не было никакой «ночной жизни». Герсен прошелся по главной улице в обратном направлении, мимо гостиницы «Свечер» на окраину, к таверне «Мшистая стена», где в трактирном зале все еще светились несколько тусклых ламп — пятеро или шестеро припозднившихся фермеров пили прокисшее, судя по запаху, пиво... Герсен вернулся в гостиницу и поднялся к себе в номер; примерно час он тихонько практиковался в игре на дудке, пока от этого занятия у него не онемели губы. После этого он вынул «Дневник мечтателя» и снова попытался разобрать витиеватый почерк. Судя по всему, юный Ховард сочинил целую серию героических сказаний о свершениях и приключениях отряда рыцарей, каковых Ховард изображал с любовным прилежанием, не забывая ни малейшей детали.
Герсен отложил блокнот и попытался устроиться поудобнее на неподатливой кушетке.
Утром он прилежно занимался в соответствии с указаниями маэстро Кутта, а затем явился в студию Кутта на боковой улочке, примыкавшей к дороге на Гольчер в ста метрах к югу от церковной площади. Кутт послушал, как Герсен играет гаммы, и не выразил энтузиазма.
«Теперь попробуйте последовательность отверстий «первое-четвертое-пятое»».
«Я ее еще не выучил».
Кутт возвел очи к потолку и глубоко вздохнул: «Что ж, если у вас нет музыкальных способностей, с этим ничего не поделаешь — человек либо рождается музыкантом, либо нет! Я поговорил с госпожой Ляванжé — она будет председательствовать на встрече одноклассников. Я сказал ей, что анонимный филантроп нанял оркестр Большого Салона, и это ее очень порадовало. Мы должны собраться в павильоне и настроиться завтра во второй половине дня, в четвертом часу. Будем играть до ужина; за ужином гостям, по чужеземной традиции, будут подавать спиртные напитки — в это время нам тоже нужно будет играть. После ужина начнутся речи, панегирики и поздравления, а затем гости пожелают станцевать несколько променад; тем, кто придерживается новомодных привычек, будет предложен пунш — само собой, у меня таких привычек нет. Вы прибыли с другой планеты — надо полагать, вам приходилось время от времени употреблять спиртное?»
«Приходилось, неоднократно».
«Благословенны Наставления дидрамов! Подумать только! Тем не менее, вы не выглядите больным и не производите впечатление слабоумного».
«В том, что касается спиртного, я обычно стараюсь проявлять умеренность».
«Но разве спиртные напитки не пагубны?»
«Существуют различные мнения на этот счет».
Кутт словно не расслышал последнее замечание. Строго нахмурив брови, он спросил: «Где, по-вашему, находится самый развратный притон выпивох во всей Ойкумене?»
Герсен задумался: «Трудно сказать, выбор слишком велик. На этот почетный титул могли бы претендовать сотни тысяч таверн и салонов от Древней Земли до Последнего Причала. На мой взгляд, в числе самых перспективных кандидатов — «Подвал Тваста» на Крокиноле и, пожалуй, бар «Рыжие Разбойники» на молу Веснушчатой Пристани, на третьей планете Канопуса».
«Воистину блаженны мы, живущие в Блаженном Приюте! Вся Вселенная могла бы позавидовать нашей пристойности! Тем не менее, к вящему сожалению вынужден заметить, что завтра наша репутация может быть подмочена. И Садальфлури, и ван Бессемы, и Ляванжé — боюсь, все они не откажутся попробовать крепкие настойки и эссенции... Уверен, однако — или, по меньшей мере, надеюсь — что они нам не помешают играть... А теперь: «первое-пятое-восьмое». «Первое-четвертое-пятое». «Первое-пятое, первое-пятое»... «Первое-четвертое-пятое»... О, во имя золотой арфы Жертвенного Барана! Перестаньте! Остановитесь! Придется удовольствоваться тем, что есть — я больше не могу это слышать. Прилежно занимайтесь сегодня вечером. Сосредоточьте внимание на качестве звука, на том, чтобы не фальшивить — тон не должен завывать и плавать вверх и вниз, не забывайте о тембре, о четкости — начинайте уверенно дуть сразу, без предварительных робких придыханий и хрипов, приятная для слуха звучность превыше всего! Играя одну ноту за другой, зажимайте следующее отверстие, как только освобождаете предыдущее, без наложения, продолжающегося целую секунду и производящего неуместный визг. Практикуйтесь в соблюдении аппликатуры — то есть в правильном и своевременном размещении пальцев. Если вы намерены зажать пальцем четвертое отверстие, пусть это будет четвертое, а не шестое! Старайтесь придавать звуку яркость! Избегайте унылой вялости, присущей вашему подходу к исполнению! Все ясно?»
«Совершенно ясно!»
«Замечательно! — облегченно воскликнул Вальдемар Кутт. — Будем надеяться, что завтра будут заметны улучшения».
На следующий день, после полудня, в студии Кутта собрался весь оркестр. Кутт раздал музыкантам ноты, отвел Герсена в сторону и послушал, как тот играет заданные последовательности звуков. К этому времени дирижер уже находился в состоянии фаталистического спокойствия и воздержался от возмущенных упреков: «Как-нибудь справитесь. Играйте очень тихо, и все будет хорошо — особенно после того, как гости напробуются настоек».
Кутт решил, наконец, представить Герсена другим оркестрантам: «Слушайте, все! Перед вами мой хороший знакомый, господин Герсен. Он хотел бы научиться играть на духовых инструментах и начал заниматься всего лишь несколько дней тому назад. Сегодня он попробует сыграть вместе с нами — несколько нот, не более того. Постарайтесь его не обижать».
Музыканты повернулись, чтобы взглянуть на Герсена; многие обменялись тихими замечаниями. Герсен постарался выдержать всеобщее внимание с максимальным возможным апломбом.
Оркестранты направились к лицею по дороге на Гольчер; каждый нес один инструмент — за исключением Герсена, которому пришлось нести пять дудок, игравших в разных ладах. Все были в одинаковых черных костюмах — в сюртуках с высокими наплечниками и мешковатых бриджах с серыми гетрами, в черных ботинках с острыми носками и в черных шляпах с плоскими тульями и обвисшими полями.
По мере того, как процессия приближалась к школе, Герсен испытывал все большее беспокойство. Теперь, когда наступал решающий момент, его первоначальный план, казавшийся таким изобретательным, выглядел все более рискованным, безрассудным и сомнительным. Если Ховард Алан Трисонг даже просто взглянул бы на лица оркестрантов, он вполне мог бы узнать Генри Лукаса из редакции «Актуала», а это поставило бы Герсена в исключительно опасное положение. Не могло быть сомнений в том, что Трисонг прибудет на встречу, будучи хорошо вооружен и в окружении охраны. У Герсена же не было ничего, кроме пяти дудок и кухонного ножа, который он купил утром у торговца скобяными товарами.
Один за другим оркестранты зашли в павильон, разместили инструменты на эстраде и ждали, пока Вальдемар Кутт совещался с Оссимом Садальфлури, представителем влиятельной местной семьи — общительным дородным господином в роскошном костюме из темно-зеленого габардина.
Вальдемар Кутт вернулся к музыкантам: «За павильоном для нас приготовят закуски, в том числе тушеные навты и варенье. Кроме того, подадут чай и охлажденный муст».
В задних рядах кто-то из музыкантов что-то пробормотал, другой рассмеялся. Кутт устремил уничтожающий взор на нарушителей порядка и произнес с подчеркнутой многозначительностью: «Господин Садальфлури понимает, что все мы беспокоимся о своем здоровье, и уважает наши убеждения. Поэтому оркестрантам не будут предлагать настойки или какие-либо продукты брожения, каковые в любом случае воспрепятствовали бы надлежащему исполнению. Так что давайте, поднимайтесь на эстраду — хоп-хоп-ха! Живо, не ленитесь!»
Музыканты расселись по местам, расставили ноты и настроились. Кутт посадил Герсена в последнем ряду, между двумя тучными флегматичными блондинами, игравшими на зумбольде и на виоле да гамба.