«В городе появилась новая девушка!
Ее зовут Зейда Мемар.
Зейда Мемар.
От одной мысли о ней у меня темнеет в глазах, обворожительный образ вспыхивает в мозгу как электрический разряд.
Она живет в своем собственном космосе, окрашенном в ее собственные цвета, подчиняясь своим собственным очаровательным порывам! Как проникнуть в ее космос? Что позволит нам обменяться тайнами? Какое стечение обстоятельств приведет к нашему слиянию — телесному и духовному — в пылких объятиях?
Понимает ли она меня так же, как я понимаю ее?»
Несколько следующих страниц были заполнены экстравагантными рассуждениями о Судьбе и о последствиях случайной встречи Ховарда с Зейдой Мемар.
Еще один отрывок содержал страстные риторические призывы к внутреннему самоощущению Зейды Мемар. Текст не содержал никаких указаний на фактический характер развития взаимоотношений Ховарда и его возлюбленной или на результаты его попыток завладеть ее вниманием; лишь последний параграф свидетельствовал о безудержном взрыве возмущения Ховарда Хардоа тем, как к нему относились другие:
«Меня окружают враги! Следят, очумело вытаращив глаза! Проходя мимо, то издевательски подпрыгивают, то пошатываются, словно влекомые ураганным ветром, и бросают мне в лицо дерзкие насмешки. Я вижу их насквозь через призмы нескольких умов: это полезно.
Время пришло. Я призываю Иммира.
Иммир! Вперед!»
Здесь «Дневник мечтателя» разделяла чистая страница. В каком-то смысле все, что предшествовало этой странице, можно было назвать «частью первой», а все последующее — «частью второй». Вторая часть была испещрена четкими округлыми символами. Если предыдущие отрывки нередко носили характер лихорадочных восклицаний, теперь Ховард держал себя в руках.
На первый взгляд, начало второй части служило продолжением конца первой, но связь эта, скорее всего, была случайна и вводила в заблуждение.
«Я оросил своей кровью заветное убежище и осенил себя знамением. Я произнес слово: я призвал Иммира, и он явился.
Я сказал: «Иммир, время пришло. Встань бок о бок со мной».
«Как может быть иначе? Мы едины».
«Пришла пора заняться нашими делами. Соберем отряд, чтобы каждый из непобедимых паладинов знал и понимал другого».
«Быть посему! Вступи в ореол лучей Меамоны — и ты распознаешь каждого из рыцарей по их благоухающим цветам».
Искристый луч коснулся черной жемчужины — тут же явилась фигура в роскошных черных доспехах. Иммир и черный рыцарь обнялись, как старые боевые товарищи, ветераны многих сражений.
«Перед тобой первый паладин, Джеха Райс — Джеха Премудрый. В перспективе грядущего ничто не ускользает от его вещего взора; он предвидит возможности и рекомендует необходимое — а перед лицом необходимости нет места мягкости, жалости, состраданию, милосердию».
«Приветствую тебя, благородный рыцарь!»
На ладони Иммира сверкнул озаренный Меамоной рубин — к присутствующим присоединилась фигура, облаченная в алые доспехи с амфрускулами. [71]
«Нашим взорам явился Лорис Хоэнгер, красный паладин. Он сведущ и опытен во всем, что относится к ухищрениям палаческого ремесла. Ему легко даются свершения, вызывающие изумление у обычного человека. Он не знает страха. «А-ха-ха!» — восклицает он, когда со звоном обнажаются боевые фальбарды».
«Лорис, будь моим красным рыцарем! Клянусь тебе, нас ожидают подвиги и набеги, превосходящие все былое».
«Рад слышать».
«Иммир! Кто еще встанет на нашу защиту?»
Иммир раскрыл ладонь, державшую изумруд, и рядом возник статный воин в зеленом одеянии идаспийского вельможи. Высокий и мрачный, с волосами оттенка полночного мрака, он стоял, сверкая ярко-зелеными очами.
«Познакомься с Мяутой, зеленым паладином. Таких, как он, больше нет — податливый, как воск, он умеет приспособиться к любой ситуации, но ум его полон странных и зловещих помыслов. Он отваживается на самые безумные выходки, никто лучше него не умеет беспощадно использовать преимущество неожиданности. Угрызения совести ему чужды, как холоднокровной ящерице, он не оправдывается и не объясняется ни перед друзьями, ни перед врагами. Никто не находит выход из лабиринта быстрее Мяуты, ему нет равных в разгадке головоломок — и при этом он исключительно талантливый музыкант, владеющий многими инструментами в самых различных ладах».
«Зеленый Мяута, согласен ли ты стать нашим паладином?»
«С величайшей радостью — и на веки вечные».
«Превосходно! Кто еще, Иммир?»
Иммир вынул граненый топаз, вспыхнувший золотистым светом в лучах Меамоны: явился рыцарь в черном гребенчатом шлеме с желтым плюмажем, в высоких желтых сапогах и в желтых перчатках с раструбами. За плечами, на оружейном ремне, у него висела лютня. Иммир обратился к нему с приветствием и представил его:
«Поистине нам улыбнулась удача, ибо отныне нас сопровождает Весельчак Блесковод — он сумеет нас развлечь, когда паладинам наскучит ратный труд. В бою он — лукавый мастер ужасных трюков и уловок. Только Мяута не уступает ему в искусстве замышления коварных заговоров и ошеломительных неожиданностей».
«На кого еще, Иммир, мы можем положиться?»
«Смотри, как играет в лучах Меамоны этот сапфир! Я призываю Руна Отмира, синего рыцаря!»
Вперед выступил стройный решительный паладин, жизнерадостный и пригожий, как воспоминание о безоблачном небе детства.
«А вот и наш беспечный Рун, доблестный и любезный, не знающий ни отчаяния, ни поражения! Иные его называют Кротким Руном — он наносит удары наотмашь и рубит супостатов на куски, но никогда не впадает в ярость ожесточения и позволяет пленникам быстро искупить свои прегрешения».
«Рун Отмир, мы приветствуем тебя! Станешь ли ты одним из нас?»
«Никакие ветры, громы и молнии, никакие ужасы войны, никакие интриги и заговоры мелочных негодяев и злобных трусов не удержат меня от того, чтобы встать на вашу защиту!»
«Тогда отныне ты — наш верный паладин».
«Кто еще, Иммир? Достоин ли кто-нибудь еще присоединиться к нашему чудесному отряду?»
«Еще один, только один — и мы будем в полном составе».
Иммир раскрыл лежащий на ладони молочно-белый кристалл: «Приди же, Эйя Паниче, белый рыцарь!»
Явилась фигура в черном плаще поверх доспехов из белых цехинов. На бледном изможденном лице этого паладина не было никаких признаков юмора — глаза его горели за решеткой забрала, как отражения бледного пламени.
Иммир произнес: «Эйя, внушающий врагам цепенящий ужас, неразговорчив. Его деяния говорят сами за себя, и трепет страха следует за ним подобно незримому шлейфу. Возрадуйтесь, паладины: с нами грозный Эйя Паниче!»
«Приветствую тебя, Эйя Паниче — будь нашим собратом-паладином, и вместе мы преодолеем все превратности судьбы».
«Надеюсь».
Иммир сказал: «Так что же, семь доблестных рыцарей? Пожмем друг другу руки, заключив клятвенный договор, расторгнуть который сможет только плачевная смерть».
Возражений не было — так сплотилась благородная дружина, которой суждено было совершить неслыханные подвиги, затмевающие все легенды древности и все мечты грядущего».
На следующих страницах юный Ховард попытался изобразить семерых паладинов, причем налицо были признаки многочисленных исправлений, как если бы Ховард действительно рисовал с натуры. Этими набросками завершалась вторая часть дневника.
За ней следовали несколько страниц заметок и памятных записок, причем лишь немногие из них были начертаны символами «наомеи». По-видимому, Ховард устал выводить свои иероглифы и продолжал записи на общепринятом языке.
