— Все в руках Божьих, — отвечает святой отец, — и если найдется в стаде одна паршивая овца, еще вопрос, решится ли она явно выступить против Церкви.
Да что они тут, на религии помешаны, как в средневековье? Ладно, попу виднее — ну а на крайний случай есть немецкие жетоны и наше боевое умение. Так что выкрутимся, я надеюсь.
Отдохнуть нам однако не дали. Рядом откуда-то возникла юная особа женского пола и спросила у меня, сидящего с краю, не монах ли я. Скромно так, потупив глазки — однако же, когда святой отец попробовал то ли прочесть ей нотацию, то ли прогнать, в ответ выдала нашему попу длинную тираду в тоне базарной торговки — отец Серджио ответил, и началась перепалка, которую я совершенно не понимал, я итальянскую речь скороговоркой вообще понять не могу. И после такого мне будут говорить, что итальянки скромные и послушные?
А ведь видел я эту особу! Как раз там, где мы немцев валили — она в толпе стояла, с этой же корзинкой, что сейчас у нее в руке. И за двадцать минут, даже полчаса, до вокзала добраться — километр, не больше — вполне реально. И поскольку в совпадения верится не очень, то считаем, что это герр Рудински подослал своего агента — очень может быть — вот юмор! — и с благой целью: проконтролировать, чтобы мы добрались без проблем. И что нам теперь с ней делать — гнать в шею, от себя подальше, или напротив, рядом, чтобы тоже держать под контролем?
Говорю Маневичу. Тот понял все мгновенно — школа! — и уже о чем-то беседует со святым отцом. В результате особа получает законное место рядом. И начинает что-то бойко трещать, поглядывая на меня и Вальку. Я же, не понимая слов, изучаю ее на предмет возможной опасности. В рукопашке она точно мне не противник, а вот что-то стреляющее в корзинке у нее вполне может быть. Ладно, играем сцену «советский человек стойко выдерживает попытку совращения американской шпионкой». Тем более что я почти правдиво могу сказать, что по-итальянски — нихт ферштейн. И эта особа — Лючия или Люсия, произносит она как-то странно — ну совершенно не в моем вкусе: мне нравятся нашего, славянского типа, русые и синеглазые, а эта мелкая, смуглая, чернявая. И вертлявая, как галчонок.
Устав от попыток вовлечь нас в разговор, она обращается к святому отцу, считая его главным. На этот раз я могу понять его ответ — что мы мирные паломники, приезжавшие поклониться Святому Престолу, а теперь возвращаемся домой. И грешно отвлекать нас от благих мыслей о вечности! Лючия в ответ спросила:
— Но вы ведь не монахи, судя по вашему виду? И не женаты, и не обручены, судя по отсутствию обручальных колец. Конечно, когда мы все состаримся, как вы, отче, то можем посвятить себя Богу! И в конце концов, ваши спутники, отче, что, глухонемые, раз молчат?
А если попробовать на обострение? И заодно лишний раз удостовериться, что эту синьорину послал герр Рудински?
— Простите, синьорина, но мы плохо понимаем по-итальянски, — говорю я, — если вы владеете испанским, то можно продолжить нашу беседу. А вообще-то русские мы.
Ничего разглашающего — это я с чистой совестью мог бы сказать и итальянским полицейским, и даже немецкому патрулю, в соответствии с нашими ксивами. И если я прав, то сейчас у этой Лючии вдруг окажется дядюшка-белоэмигрант, или лучшая подруга, дочь русского князя — обычно эта публика во Францию ехала, но и в Италии кто-то оставался. Вот только в дальнейшем разговоре мне будет легче, поскольку, раз для нее язык не родной, то ей придется сначала мысленно переводить на свой, а уж после обдумывать ответы. Если только она тоже не русская — в кадрах СД может быть самый разный народ.
А она вдруг взглянула на меня, как на пришельца с другой планеты. Да так, что не сыграешь. Не понял, в чем дело? Она что, ожидала увидеть у меня рога и хвост? В Риме мы видели в газетах образцы немецкой и итало-фашистской пропаганды, где нас не то что варварами — какими-то питекантропами изображают, что придем в Италию, всех перережем и съедим! Однако же в Италии много и тех, кто с нашего фронта вернулся, и русские в итальянском Сопротивлении очень хорошо воевали, да и про нашу «партизанскую республику» на севере должны слышать. Или, если долго и упорно на мозги капать, все равно подействует?
Оказалось (тут уже Маневич выступил переводчиком) никаких русских до того синьорина Люсия не знала. И вообще, жила вне всякой политики, пока не пришли «эти ужасные немцы». И, как написали ей из родной деревни, откуда она два года как перебралась в Рим, уже успели расстрелять какого-то ее очень уважаемого родственника. После чего она даже хотела найти партизан — это ведь не трудно — научиться стрелять? — но тут старший брат Фабрицио потребовал в письме, чтобы она уехала из Рима «в безопасное место», и она должна была подчиниться, поскольку отец воюет где-то в Африке, а мать умерла еще до войны, так что брат — это глава здесь, а семья — это святое.
Поезд тащился медленно, хорошо если километров сорок в час. А ехать нам свыше шестисот километров, как от Питера до Москвы. Мне показалось, что синьорина Лючия даже огорчилась, когда узнала, что мы русские, но не те — не советские, а «испанцы». А затем стала расспрашивать — а что, а как, а где? Кстати, весьма эффективный метод допроса, позволяющий легко раскрыть нестыковки в «легенде». Но поскольку разговор неофициальный, мы охотно принимаем игру, переводя все в треп типа «лечу я на истребителе с двумя героическими бортмеханиками», с серьезными лицами, еле сдерживая смех. Час стояли во Флоренции, уже под вечер. Из нашего вагона многие вышли купить что-нибудь, и просто размять ноги — мы оставались на местах. Может, и паранойя — но не понравились мне вон те двое на перроне, крепкие парни в штатском, и странно, что в отличие от встречающих, демонстративно отвернулись от прибывающего поезда, смотрят куда-то на крышу — у неопытных шпиков такое бывает, чтобы не встретиться взглядом с объектом слежки, перегибают палку в другую сторону. Тех двое — а сколько среди встречающих других, более умелых, так что потерпим, во избежание. Даже если нам показалось, или эти кого-то другого ждут.
— Когда начнется, падайте на пол, — говорю по-русски Маневичу, и чтобы он перевел святому отцу: — Справимся сами.
Это если они ворвутся и сразу начнут стрелять, от дверей. Если подойдут и будут качать права, предъявим гестаповские жетоны, а не подействует — придется всех валить. Неужели Рудински решил отыграть назад? Или местные мафиози нас проследили? Хотя тут, на севере, не мафия, а каморра — и очень господ с юга не любит. Даже в Неаполе организовалась исключительно затем, чтобы сицилийских бандитов дальше на север не пускать.
Синьорина встревожилась, спрашивает, что случилось? Отвечаю, что пока ничего, но если случится, то сразу падай на пол и не шевелись. Ничего, что грязно — зато живая будешь. И молчи, слушай, что тебе старшие говорят!
Что интересно — поняла, без перевода! Сидела молча, и мы все на нервах, в полной готовности. Но ничего не случилось. Наконец поезд тронулся. И у синьорины прорезался язычок, спрашивает, а что собственно случилось? Тут уже святой отец оборвал, заявив, что едем мы по делу Святого Престола, и есть те, которые хотели бы нам помешать!
— Я могу чем-нибудь помочь, отче?
Е-мое, как она сказала, так мне на миг показалось, я нашу «партизанку Аню» увидел! Ну что за народ эти итальянцы — безалаберные, а религии коснешься, так железный порядок и дисциплина, хотя истово верующими их никак не назвать! Не все, конечно, такие — но эта вот, как услышала: «за Святой Престол», так уже хоть на костер или виселицу готова, как Зоя Космодемьянская. Или, если она все же агент, это школа показалась? Сиди пока и ни во что не лезь — вот и все, чем ты можешь помочь!
И тут она затараторила так быстро и эмоционально, что Маневич едва успевал переводить. А я, как понял, о чем речь, так вообще выпал в осадок. Нет, я знал конечно, что наши партизаны-гарибальдийцы не только подрывают поезда — тут пока с этим приходится осторожно, чтобы гражданские итальянцы под раздачу не попали, только если информация есть про немецкий военный груз — но и останавливают на перегоне, и вытаскивают из числа пассажиров немцев, если таковые есть, а также итальянских служивых, и, было пару раз, по наводке, местных предателей, фашистских функционеров — сам в таком участие принимал. Но чтобы о том стало известно в Риме, да еще какой-то девчонке, на севере не бывавшей? Или она все же агент СД?
