Лэтем вышел из тени лужайки на свет у входа в дом.

– Подойдите сюда, пожалуйста, Геракл. Поговорим на улице.

– Почему бы вам не зайти? Воздух прохладный, внутри намного уютней.

– Мне совсем не холодно, – сказал Дру. – На улице тепло и влажно.

– Однако куда лучше в помещении с кондиционером, не так ли?

– Я получил указание не вести разговоров в доме священника. Идея ясна?

– Подозреваете, что я запишу на пленку все, о чем мы говорим, и тем самым подставлю себя? – хрипло крикнул Кениг, выходя наружу.

– А других идей нет?

– Каких это?

– Ну, скажем, что дом прослушивается французами?

– Это невозможно! У нас постоянно работают устройства, которые бы это обнаружили.

– Новинки техники рождаются каждый день, преподобный отец. Лучше попробуйте угодить нашим начальникам в Берлине, даже если они и не правы. Честно говоря, это нужно нам обоим.

– Хорошо.

Кениг спустился на одну ступеньку, когда Дру его остановил:

– Подождите.

– Что такое?

– Выключите свет и закройте дверь. Не в наших интересах, чтоб остановилась патрульная машина.

– Это точно.

– Кто еще в доме?

– Мой помощник, его комнаты наверху, и две собаки, они на кухне, пока не позову.

– Вы можете отсюда выключить свет наверху?

– В коридоре да, но не в спальне.

– Выключите его тоже.

– Вы чрезмерно осторожны, герр зонненкинд.

– Результат подготовки, герр Геракл, сын Зевса.

Священник зашел в дом, тут же погас основной свет вверху и внизу, и вдруг Кениг крикнул:

– Hunde! Aufruh![147]

Когда лидер нацистов снова показался в темном дверном проеме, луна высветила два других силуэта по бокам от него – приземистые, с большими головами и мощной грудью, на четырех, слегка кривых лапах. Псы преподобного весьма походили на самого священника; это были питбули.

– Это мои друзья, Доннер и Блитзен. Детям прихожан нравятся их имена. Собаки абсолютно безобидны, пока я не дам им особую команду. Ее я, естественно, продемонстрировать не могу – они разорвут вас на части.

– Берлину это бы не понравилось.

– Тогда не давайте мне повода, – продолжил Кениг, выходя на лужайку, его телохранители вперевалку шли рядом. – И, пожалуйста, без комментариев, что владельцы похожи на собак или наоборот. Этого я уже наслушался.

– Не представляю почему. Вы немного повыше.

– Не смешно, зонненкинд, – сказал нацист, глядя снизу на Дру и поправляя широкую голубую шаль на плече, чтобы спрятать левую руку. Нетрудно было догадаться, что там у Кенига под шалью. – Что это за информация из Берлина? Я, разумеется, запрошу подтверждение.

– Только не из дома, – твердо возразил Лэтем. – Спуститесь вниз по улице или еще лучше отправьтесь в другой район и звоните кому хотите, но не отсюда. У вас и так неприятностей хватает, не усугубляйте. Это дружеский совет.

– Так вы не шутите? Они считают, что при всех моих предостережениях я скомпрометирован?

– Конечно, Геракл.

– На каком основании?

– Прежде всего они хотят знать, у вас ли эта женщина.

– Де Фрис?

– Да, кажется, так, не уверен – связь была жуткой. Я должен перезвонить в Берлин в течение часа.

– Откуда они вообще могли узнать о ней? Мы еще не подали отчет! Ждем результатов.

– Полагаю, у них агенты во французской разведке, Сюрте, во всяких таких организациях… Послушайте, Кениг, я ничего не хочу знать, что не по моей части, у меня своих забот в Штатах хватает. Просто отвечайте мне, чтоб я мог передать начальству. Эта женщина у вас?

– Разумеется.

– Вы ее не убили. – Лэтем утверждал, не спрашивал.

– Пока нет. Убьем через несколько часов, если не дождемся результатов. Бросим тело у входа в американское посольство.

– Каких результатов? Мне не нужны подробности – просто обрисуйте ситуацию, чтоб они были довольны. Поверьте, это в ваших интересах.

– Хорошо. Рано утром наш отряд свяжется с ее любовником, с этим Лэтемом, и скажет: если он хочет видеть ее живой, пусть приходит на свидание в парк или к какому-нибудь памятнику, в общем, туда, где могут укрыться несколько наших лучших снайперов. Когда он придет, обоих изрешетят пулями.

– Где свидание?

– Решает отряд, не я. Понятия не имею.

– Где ее сейчас содержат?

– Какое Берлину до этого дело? – Неонацист вдруг прищурился, вопросительно уставившись на Дру. – Раньше они никогда не запрашивали тактическую информацию.

– Откуда я знаю, черт возьми?

Услышав повышенный тон, питбули устрашающе зарычали.

– Я просто повторяю то, что мне приказали узнать!

Встревоженный Лэтем чувствовал, как по лицу струился пот. Выдержка, черт возьми, и еще раз выдержка! Еще немного осталось!

– Ладно. Почему бы и нет? – сказал низкорослый двуногий бульдог. – Поезд идет, и с расстояния в пятьсот миль его не остановить. Она на квартире на рю Лакост, дом 23.

– Номер квартиры?

– Отряд мне не сообщал. Она сдавалась, у них даже телефона нет. К утру они, естественно, исчезнут, а хозяин останется с платой за несколько месяцев и без жильцов.

«Шаг первый, – подумал Дру. – Шаг второй – избавиться от этих проклятых собак и остаться наедине с Кенигом».

– По-моему, это все, что требовалось Берлину, – сказал он.

– Ну, так какую информацию вы должны мне передать? – спросил нацист-лютеранин.

– Скорее приказ, чем информацию, – сказал Лэтем. – Вы должны временно прекратить деятельность, не отдавая и не получая ни от кого указаний. В нужное время Берлин с вами свяжется и прикажет возобновить операции. Более того, захотите получить подтверждение переданного мною приказа – делайте это на самом нижнем уровне, желательно через Испанию или Португалию.

– Безумие какое-то! – захлебнулся миниатюрный прелат, а собаки зарычали и одновременно щелкнули зубами. – Haltet! – заорал он, успокаивая животных. – Я самый законспирированный человек во Франции!

– Меня просили передать, что так же думал некто по имени Андрэ, так теперь с ним покончено.

– Андрэ?

– Я же сказал – я не знаю, кто он и что все это значит.

– Mein Gott, Андрэ! – Голос нациста ослабел, лицо выражало смятение и страх. – Он был так хорошо замаскирован!

– Простите, не понял, ячейки в Америке не от всех требуют знания немецкого. В Берлине считают, он сделал ложный шаг.

– Его невозможно было обнаружить.

– Значит, возможно. Сказали, что он вернулся в Страсбург – кто его знает, где это.

– Страсбург? Так вы знаете.

– Ни черта я не знаю и знать не хочу. Мне бы добраться до Хитроу и сесть в самолет до Чикаго.

– Что я должен сделать?

– Я уже сказал, Геракл. Утром звоните своим связным в Испании или Португалии – по телефону подальше отсюда, – получаете подтверждение моих приказов и действуете, как хочет Берлин. Куда уж яснее?

– Все так сложно…

– Сложно, черт возьми, – сказал Лэтем, беря Кенига под локоть, и тут же зарычали собаки. – Давайте загоните собак, я за вами следом. С вас выпивка хотя бы.

– Да, конечно… – Кениг отдал команду, и два питбуля бросились в открытую дверь. – Ну вот, герр зонненкинд, заходите.

– Сейчас, – сказал Дру, резко захлопывая дверь, и рванул нациста на себя. С его плеч упала голубая шаль, обнажая небольшой пистолет у него в левой руке. Прежде чем обескураженный Кениг смог среагировать, Лэтем схватился за оружие, выворачивая его против часовой стрелки в надежде, что у нациста или запястье треснет, или пистолет вывалится; кисть и в самом деле ослабла, пальцы Кенига растопырились от дикой боли. Дру схватил оружие и отбросил его в траву.

За этим последовало нечто похожее на смертельную схватку двух зверей в человеческом обличье, охваченных каждый своей страстью – один идеологической, другой глубоко личной. Кениг походил на шипящего атакующего кота со стремительными бросками и мощными лапами, Лэтем являл собой зверя покрупнее – рычащего волка с обнаженными клыками, бросавшегося на горло противника – в данном случае, на все, за что можно ухватиться, удержать и остановить. В конце концов верх взял значительно превосходящий ростом и весом и слегка силой волк. Оба зверя, окровавленные, без сил, знали, кто выиграл схватку. Кениг лежал на земле, одна рука была сломана, другая растянута, а мышцы обеих ног частично парализованы. Лэтем с расцарапанными руками, с грудью и животом настолько измочаленными, что его подташнивало, навис над нацистом и плюнул ему в лицо.