Затем Дру нагнулся, вытащил из-за пояса моток веревки, которую ему дал Гюго, и стал связывать нацистского лидера, заводя ему руки и ноги за спину; при каждом сопротивлении веревки только затягивались туже. Закончив, Лэтем разорвал голубую шаль на ленты, как простыни в отеле «Нормандия», и вставил кляп псевдосвященнику. Взглянув на часы, он оттащил Кенига в кусты, точным ударом погрузил его в беспамятство, выхватил телефон и набрал номер Стэнли Витковски.

– Ты, сукин сын! – орал полковник. – Моро готов тебя пристрелить, и я его не виню.

– Значит, эти двое выбрались уже?

– Ты соображал, что делаешь? И вообще…

– Успокойся, тогда узнаешь.

– Мне успокоиться? Да, мне есть из-за чего успокоиться. Кортленда вызывают утром на Ке-д’Орсе отдуваться за твои проделки; тебя же объявляют персоной нон грата и выдворяют из страны; иностранное правительство заявляет мне официальный протест, а ты говоришь мне «успокойся»?

– За этим стоит Моро?

– Не совсем он.

– Тогда справимся.

– Ты слушаешь или нет? Ты напал на двух агентов Второго бюро, оглушил, связал, как заложников продержал несколько часов без связи и тем самым прервал важнейшее расследование французской разведки!

– Все так, Стэнли, но я добился прогресса, а Моро это нужно больше всего.

– Какого?..

– Пошли отряд морских пехотинцев в лютеранскую церковь в Нейи-сюр-Сен.

Лэтем дал Витковски адрес и рассказал про связанного Кенига в кустах.

– Он большая шишка у нацистов в Париже – важнее, чем граф Страсбург, мне кажется, «крыша» у него во всяком случае надежнее.

– Как ты его нашел?

– Некогда рассказывать. Позвони Моро, пусть пехотинцы заберут Кенига во Второе бюро. Передай Клоду: тут все достоверно.

– Ему будет мало избитого лютеранского священника. Господи, может, ты просто свихнулся, а его погонят с работы и по судам затаскают?

– Никоим образом. Кодовое имя Кенига – Геракл, что-то из мифологии.

– Из греческой мифологии? – прервал его полковник. – Геракл – это сын Зевса, он прославился своими подвигами.

– Прекрасно, – весело сказал Дру. – Действуй, даю тебе не больше двух минут. А потом я хочу с тобой встретиться.

– Встретиться? Да я из тебя дух вышибу!

– Повремени с этим, Стэнли. Я знаю, где они держат Карин.

– Что?!

– Рю Лакост, 23, номер квартиры неизвестен, но ее только что сняли.

– Ты это из падре выжал?

– И без особого труда – он испугался.

– Он… что?

– Некогда, Стош! Пойти должны только ты и я. Если они почуют неладное или увидят хоть одну подозрительную машину у дома – убьют ее. Они и так собираются это сделать приблизительно через час, если не свяжутся со мной и не вытащат на встречу.

– Встретимся в сотне ярдов к востоку от здания между фонарями у самого темного подъезда или переулка.

– Спасибо, Стэнли, серьезно. Я знаю, когда к сольной операции нужно кого-то подключить, лучше тебя партнера не найти.

– У меня нет выбора. Ты б никак не мог выйти на Геракла, если б он был ненастоящим.

Карин де Фрис сидела со связанными сзади руками, а напротив нее на деревянном кухонном стуле, широко расставив ноги, закинув левую руку за спинку и небрежно держа в правой пистолет с большим цилиндром глушителя на стволе, развалился стройный широкоплечий убийца-нацист.

– Почему вы считаете, будто ваш муж жив, фрау де Фрис? – спросил нацист по-немецки. – А точнее, если уж пофантазировать и представить, что это и в самом деле так, с чего вы взяли, что нам это должно быть известно? Ведь, дорогая моя, его казнила Штази, об этом все знают.

– Возможно, и знают, но это ложь. Когда проживешь с человеком восемь лет, то легко узнаешь его голос, даже если он искажен или невнятен.

– Потрясающе. Вы слышали его голос?

– Дважды.

– В досье Штази все по-другому и очень достоверно, я бы сказал.

– В том-то и проблема, – холодно парировала Карин. – Уж слишком достоверно.

– Бессмыслица какая-то.

– Ничуть! Даже самые жестокие гестаповцы не описывали в деталях пытки и расстрел заключенных. Такие подробности противоречили их интересам.

– Меня тогда еще на свете не было.

– Меня тоже, но существуют документы. Может, вам стоит почитать.

– Я не нуждаюсь в ваших указаниях, мадам. А этот голос… Где вы его слышали?

– Как где? По телефону, естественно.

– По телефону? Он звонил вам?

– Не от своего имени, но с той самой руганью, которой я наслушалась за последний год нашего супружества, прежде чем его, как считается, казнила Штази.

– И вы, конечно, дали ему отпор?

– Он тогда вообще закричал, как маньяк. Мой муж серьезно болен, герр нацист.

– Принимаю такое обращение как комплимент, – сказал нацист, ухмыляясь и вращая пистолетом. – Почему вы говорите, ваш муж болен или, вернее, почему вы мне об этом рассказываете?

– Потому что, я думаю, он с вами заодно.

– С нами заодно? – недоверчиво переспросил немец. – Фредди де Ф., амстердамский провокатор, злейший враг нашего движения? Простите меня, фрау де Фрис, но это полная бессмыслица. Как такое могло бы произойти?

– Ему понравилось ненавидеть, а вы – олицетворение ненависти.

– Это выше моего понимания.

– Моего тоже, поскольку я не психолог, но знаю, что права. Его чувству ненависти больше некуда было деться, он не мог без него жить. Вы с ним что-то сделали – на этот счет у меня есть своя теория, но нет доказательств. Вы дали ему выход, выход его ненависти, восстановили его против всего, во что он верил…

– Хватит с меня этих глупостей. Вы действительно сумасшедшая.

– Нет, я в своем уме. Мне даже кажется, я знаю, как вы это сделали.

– Сделали что?

– Восстановили его против друзей, ваших врагов.

– Ну и как же мы сотворили это чудо?

– Вы сделали его зависимым от себя. В последние месяцы перемены в его настроении стали очень резкими… Он часто бывал в отъезде, как и я, но, когда мы оказывались вместе, становился другим – то впадал в депрессию, то тут же в ярость. Бывали дни, когда он вел себя как ребенок – маленький мальчик, которому так хотелось игрушку, что, когда он ее не получал, выбегал из дома и пропадал где-то несколько часов. А потом возвращался, каялся, просил прощения за свои вспышки гнева.

– Мадам, – крикнул нацист, – я понятия не имею, о чем вы говорите!

– Наркотики, герр нацист, я говорю о наркотиках. Я считаю, вы снабжаете ими Фредерика, потому-то он и зависим от вас. Вы его, наверно, прячете где-то в горах, поддерживая пагубное пристрастие, с тем чтобы извлечь из него информацию при каждой операции, направленной против вас. А он кладезь секретов, хотя многое и забыл.

– Вы с ума сошли. Будь у нас такой человек, мы применили бы другие препараты, позволяющие вытянуть из него все секреты за несколько минут. Зачем же тратить время и деньги, продляя ему жизнь?

– Затем, что амитал и скополамин не вытянут секретов, которые человек уже не помнит.

– Так что толку от такого информатора?

– И ситуация и обстоятельства меняются. Вы сталкиваетесь с препятствием, будь то человек или стратегия, ставите его перед ним, и память возвращается. Можно кого-то опознать, объяснить когда-то знакомую тактику.

– Господи, да вы начитались детективной литературы.

– Наш мир – ваш, а совсем недавно и мой – во многом основан на вымышленных предположениях.

– Хватит! Это слишком для меня заумно… Однако у меня есть вопрос, фрау де Фрис. Исходя из вымышленного предположения, как вы его называете, скажем, что вы, допустим, правы и мы держим вашего мужа в тех самых условиях. Почему вы так стремитесь его найти? Чтобы снова быть вместе?

– Этого бы мне хотелось меньше всего, герр нацист.

– Тогда почему?

– Считайте, я стремлюсь удовлетворить свое нездоровое любопытство, докопаться, что заставляет человека стать другим, не таким, как его знали. Как он уживается сам с собой? Если б это было в моих силах, я бы предпочла, чтобы он умер.