– Выслушайте, мсье, – прохрипел бедолага Фрак на полу. – Вы не должны открывать дверь, пока не убедитесь, что это один из нас.

– Вы же сказали, что из Второго бюро! – воскликнул Дру, поднимаясь. – Сколько здесь вас?

– В том-то и дело, сэр, – сказал Фрик, с состраданием глядя на своего корчащегося коллегу. – Monsieur le Directeur дал вам список паролей, которые меняются каждые два часа. Вам надо было спросить код этого часа.

– Коды? Какие коды?

– Ты на них так и не взглянул, дорогой, – ответила Карин, стоя в дверях и показывая лист бумаги. – Ты дал его мне и сказал, потом посмотришь.

– Никогда не верьте, что это мы, пока не услышите ответа на код! – крикнул охранник с пола, смущенный появлением де Фрис, и быстро убрал руки с больного места.

– Бога ради, заходите все в номер, – сказала Карин. – Самое маленькое, что вы можете сделать, мсье Лэтем, это предложить нашим друзьям выпить.

– Конечно, – согласился Дру, помогая своему мнимому убийце встать, когда из номера дальше по коридору вышли постояльцы. Увидев их, Лэтем громко, чтоб его расслышали, добавил: —Бедняга! Последние две рюмки явно были лишними.

В номере за закрытой дверью пострадавший агент рухнул на тахту.

– Вы обладаете tres rapide,[135] мсье Лэтем, – сказал он, обретая голос, – и очень, очень сильный.

– Если б мы были на льду, я б из вас котлету сделал, – сказал Дру, тяжело дыша и падая на тахту рядом со своей жертвой.

– На льду?..

– Это трудно перевести, – быстро объяснила Карин, стоя у бара. – Он имеет в виду, лед вам в виски класть?

– Qui, merci. Но больше виски, чем льда.

– Naturellement.[136]

Посла Дэниела Кортленда по приказу правительства Франции проводили по трапу из переднего отсека до того, как пригласили выйти из самолета остальных пассажиров. Под оглушающий шум двигателей, в окружении наряда морской пехоты он проследовал к лимузину американского посольства, дожидавшемуся на гудронированном шоссе. Кортленд мужественно готовился к тому, что последует через несколько минут, понимая, что они будут самыми трудными в его жизни. Вытерпеть объятия заклятого врага – врага, с детства обученного обманывать таких, как он, было тяжелее, чем потерять любимую женщину.

И вот ему открыли дверцу лимузина.

– Всего три дня прошло, а я так соскучилась! – воскликнула Жанин Клуниц-Кортленд.

– Я тоже, дорогая. Мы наверстаем упущенное время.

– Обязательно, обещай мне! Мне прямо-таки плохо было от одной мысли, что ты от меня за тысячу миль!

– Это в прошлом, Жанин, но ты должна привыкать к требованиям Вашингтона. Мне приходится ехать туда, где я нужен.

Они неистово и озлобленно поцеловались, и Кортленду почудился яд на ее губах.

– Тогда ты должен брать меня с собой – я так люблю тебя!

– Продумаем это… Ну, пожалуйста, дорогая, нельзя же смущать пехотинцев на переднем сиденье…

– Можно! Я готова стянуть с тебя брюки и такое для тебя сделать!

– Позже, дорогая, позже. Не забывай, я все же посол во Франции.

– А я один из ведущих специалистов по кибернетике, и я говорю – пошли они к черту! – И Жанин Кортленд схватила мужа за невозбужденный член.

Лимузин несся по авеню Габриель к парадному входу посольства; отсюда был кратчайший путь к лифтам, которые доставят посла и его жену в личные апартаменты. Огромный автомобиль остановился, и помочь им вышли еще двое пехотинцев.

Внезапно, словно вырвавшись из ниоткуда, к обочине с ревом подкатили три невзрачные машины без номерных знаков и окружили лимузин, когда Кортленд с женой ступили на тротуар. Распахнулись дверцы, из них выскочили люди в черных масках и принялись без разбора поливать улицу огнем. Почти одновременно раздались очереди из двух автомобилей, которые явно следовали за посольской машиной. Случайные прохожие на авеню Габриель бросились врассыпную. Четверо террористов в масках замертво свалились на асфальт; схватившись за живот, рухнул один пехотинец; посол Кортленд упал поперек тротуара, хватаясь одной рукой за правую ногу, а другой за плечо. И Жанин Клуниц, зонненкинд, была мертва, – из раздробленного черепа и простреленной груди лилась кровь. А уцелевшие террористы – кто знает, сколько их было? – умчались, чтобы вскоре стянуть чулки с головы и раствориться в толпе гуляющих по Парижу.

– Merde, merde, merde![137] – заревел Клод Моро, появляясь из-за одной из машин Второго бюро, охранявших американцев. – Мы сделали все и ничего не сделали!.. Внесите тела и никому ни слова. Я опозорен, так мне и надо!.. Посмотрите, что с послом, он жив. Быстро!

Среди американцев, бросившихся из посольства на помощь, был Стэнли Витковски. Он подбежал к Моро, схватил его за плечи под вой сирен приближающейся полиции и крикнул:

– Слушай, француз! Ты будешь делать и говорить только то, что я скажу, иначе я объявляю войну и тебе и ЦРУ! Понятно?

– Стэнли, – пробормотал шеф Второго бюро, совсем пав духом, – я потерпел такой провал. Делай, что хочешь.

– Никакого провала, кретин, потому что ты просто никак не мог этого проконтролировать! Эти проклятые убийцы пожелали сегодня умереть, и четверо погибли! Никто не способен контролировать таких фанатиков. Вы не можете, мы не можем, никто не может, потому что им плевать на свою жизнь. Да и не под силу удержать этих преступников-фанатиков, но мы можем их перехитрить, и уж кому, как не вам, это известно!

– О чем вы говорите, полковник?

– Зайдем внутрь, и, клянусь, я оторву вам голову, если откажетесь делать то, что нам надо.

– Можно спросить, в какой области?

– Конечно, можно. Вы будете тихо врать своему правительству, прессе, любому сукину сыну, который пожелает выслушать вас.

– Так что, моя могила становится глубже?

– Нет, только так вы можете из нее выбраться.

Доктор Ханс Траупман направил свой небольшой быстроходный катер к скромному причалу небольшого коттеджа у реки. Света не нужно было, поскольку сияла яркая летняя луна, отражаясь в воде.

У Траупмана не было и помощников, чтобы укрепить судно: они бы обернулись лишними затратами, которые лишенный сана лютеранский священник не мог себе позволить. Гюнтер Ягер, как было известно его немногочисленным друзьям в бундестаге, экономил свои дойчмарки; поговаривали, что арендная плата за бывший лодочный сарай, переоборудованный в коттедж на берегу Рейна, минимальна. Прежнее имение снесли, чтобы в ближайшем будущем построить новый дом. Фактически будет построено не просто имение, а величественная крепость, оборудованная по последнему слову техники, чтобы обеспечить уединение и безопасность новому фюреру. Скоро наступит тот день, когда Братство станет управлять бундестагом. Горы Берхтесгаден заменят воды мощного Рейна, ибо Гюнтер Ягер предпочитает неподвижным снежным склонам постоянно текущую реку.

Гюнтер Ягер … Адольф Гитлер! Хайль Гитлер… Хайль Ягер! Этому человеку подходит даже слоговой ритм. Все большим и большим числом малоизвестных публике внешних атрибутов своего предшественника обзаводился Ягер: абсолютная цепочка власти; избранные единицы личных помощников, через которых проходили все назначения; пренебрежение к физическим контактам, кроме краткого рукопожатия; явно искренняя привязанность к детям, но не к младенцам и, наконец, равнодушие к сексу. Восхищаться женщинами можно эстетически, но не сладострастно, даже непристойные замечания были неприемлемы в его присутствии. Многие приписывали это пуританство его прежним обязательствам священнослужителя, но Траупман, лечивший мозг, так не считал. Он, напротив, подозревал, что за этим кроется нечто более мрачное. Наблюдая за Ягером в присутствии женщин, он подметил краткие вспышки ненависти в глазах нового фюрера, когда женщина была в слишком откровенном платье или пыталась обольстить мужчину. Нет, Гюнтером Ягером двигало отнюдь не чувство непорочности – у него, как и у его предшественника, был патологический страх перед женщинами, опасение, что они слишком многое могут разрушить своей хитростью. Но хирург мудро решил оставить эти мысли при себе. Главное – это новая Германия, и если для этого нужна харизматическая личность с одним-двумя недостатками, так тому и быть.