– Не совсем так, сэр. Мы все имеем право принимать решения на месте, вы дали нам такое право.

– Только в критических ситуациях, когда невозможно связаться с руководством по соответствующим каналам. Я – на месте, и ты мог связаться со мной, где бы я ни находился – в кабинете, дома, на поле для гольфа или в проклятом борделе… если б он был мне нужен! Почему ты не сделал этого?

– Я только что объяснил вам. Вы бы мне запретили, а это было бы неправильно, потому что вы – не здесь и нельзя заставить вас понять ситуацию. Я и сам ее не понимаю, но знаю, что прав. И если позволите, сэр, напомнить кое-что из вашего послужного списка, в прошлом и вы предпринимали такие односторонние действия.

– Прекрати болтать чепуху, Лэтем, – устало произнес расстроенный Соренсон. – Что ты узнал и как действуешь? Почему изображаешь Гарри?

Нехотя, с болью в сердце Дру рассказал о последних минутах жизни брата, о странных взрывах эмоций, слезах, раздвоении личности и, наконец, об его отказе рассказать про доктора, чье имя он несколько раз назвал Карин де Фрис, а потом и ему. Он произносил его имя так, словно речь шла о какой-то таинственной личности, которую следовало то ли разоблачить, то ли оберегать.

– Грешник и святой? – сказал Соренсон.

– Да, может, и так.

– Это – стокгольмский синдром, Дру. Заключенный отождествляет себя с тюремщиком, им владеют смешанные чувства – возмущение с примесью симпатии, а потом ему порой начинает казаться, будто он имеет над этим человеком власть. Совершенно ясно, что Гарри сгорел – слишком долго он жил за гранью возможного.

– Я все это понимаю, Уэс, включая и эту известную теорию о стокгольмском синдроме, которая, по-моему, в случае с Гарри объясняет слишком уж многое. Он не утратил своей знаменитой рассудительности. Этот доктор Герхард Крёгер был чем-то важен для брата, независимо от того, грешник он или святой. Он знает, что произошло с Гарри, возможно, и то, как Гарри достал этот список. Нельзя исключить и того, что Крёгер наш единомышленник и сам передал список Гарри.

– Полагаю, возможно все, но в данный момент этот список грозит нам национальной катастрофой. Сейчас ФБР организует дюжину секретных операций по проверке каждого, занесенного в этот список.

– Дело зашло уже так далеко?

– Как говорит наш вездесущий государственный секретарь, к которому охотно прислушивается президент, если сегодняшнее правительство «сможет искоренить нацистское влияние в стране, народ навеки будет благодарен ему». Это звучит так: «К черту торпеды, полный вперед».

– Господи, это просто страшно.

– Согласен, но я понимаю также причины этого. Гарри Лэтем считался самым лучшим, самым опытным тайным агентом ЦРУ. Не так-то просто отмахнуться от его сведений.

– Не считался, – поправил Дру. – Считается, Уэс. Гарри жив и будет жив, пока я не выкурю этого Герхарда Крёгера из его норы.

– Если Гарри жив, он должен связаться с Управлением, черт возьми!

– Он не может, ибо ему известно, как я вам уже говорил, что в Лэнгли проникли шпионы и добрались даже до компьютеров «АА-ноль», а это, считайте, до самого директора Тэлбота.

– Я передал информацию Ноксу. Он отказывается этому верить.

– Будет лучше, если поверит.

– Он разбирается с этим, я убедил его, – сказал Соренсон. – Но твоя сольная партия не сойдет тебе с рук, молодой человек. Ты станешь агентом-одиночкой, никто не будет верить тебе.

– Моя партия – не совсем сольная, так как у меня есть тайный канал связи с Лэнгли.

– Только не я. Я не стану ставить под удар отдел консульских операций, действуя в обход Управления. И так слишком часто в этом городе стригут овец, к тому же я восхищаюсь Hоксом Тэлботом, уважаю его. И не буду участвовать в этом.

– Я знал, что не будете, поэтому нашел вам замену. Помните Витковски, полковника Стэнли Витковски?

– Конечно. Второй отдел, Берлин. Встречался с ним несколько раз – умница… Да, верно, он же сейчас работает в посольстве.

– Шеф службы безопасности. И имеет все необходимые полномочия, так что директору не к чему будет придраться. Гарри работал с Витковски в Берлине, и он может служить естественным каналом связи, поскольку брат доверял ему. Еще бы, черт возьми, не доверять, когда полковник подбрасывает ему достаточно развединформации, чтобы продлить его пребывание на задании, а заодно и жизнь. Стэнли найдет способ связаться с Тэлботом и попросить его провести интенсивные поиски этого Крёгера.

– Разумно, Витковски – это разумно. А что я должен делать?

– Абсолютно ничего: нам нельзя рисковать, иначе мы попадем под проверку неонацистских «кротов». Однако может случиться, что я попаду в сложную ситуацию и мне понадобится хороший совет. Вот тогда буду признателен за поддержку.

– Не уверен, что сумею его дать. Слишком давно не работал.

– Я приму и то, что вы плохо помните, как послание свыше, сэр… Итак, начинаем. Гарри Лэтем, живой и здоровый, отправляется на поиски доктора – святого или грешника. Будем поддерживать связь.

Трубка молчала, но потрясенный Уэсли Соренсон держал ее в руке. Поступок Лэтема-младшего выходил за рамки дозволенного, был чреват опасностями, и Дру следовало остановить. Соренсон знал это, равно как и то, что ему следует позволить Ноксу Тэлботу снять с себя ответственность, по возможности объяснив все и выгородив своего человека, но не мог на это пойти. Дру прав: старший офицер Соренсон не раз нарушал правила, понимая, что его решений, единственно возможных в данной ситуации, никто не примет. Не только понимал, но был убежден в этом. Слушая Дру Лэтема, он вспоминал себя в молодости. Соренсон медленно положил трубку, беззвучно произнося слова молитвы.

Жан-Пьер и Жизель Виллье вышли из лимузина у отеля «Эрмитаж» в Монте-Карло, куда их доставил из Парижа частный самолет. Как сообщали газеты, знаменитый актер решил отдохнуть, ибо уже шесть месяцев он играл в «Кориолане». Последний спектакль оборвало трагическое событие, вследствие которого спектакли вообще прекратились. Кроме этой информации, пресса почти ничем не располагала. Проведя несколько дней в «Казино де Пари», супруги улетят на неизвестный остров в Средиземном море, где их, возможно, ждут родители актера.

Пресса не знала, что от Парижа до места назначения Виллье сопровождали два реактивных «Миража». Не знала она и того, что один из двух швейцаров, помощник дежурного администратора, привратник, новый электрик, главный эконом и двое из пяти дежурных по этажам были сотрудниками Второго бюро. Каждого проверила Бэн де Мэр, особая организация, ведавшая делами в Монте-Карло и осуществлявшая дипломатические контакты с правительством Монако. Когда бы мсье и мадам Виллье ни отправлялись из отеля в казино, расположенное в трех кварталах, их пуленепробиваемый лимузин сопровождали вооруженные мужчины в дорогих, хорошо сшитых костюмах. После того как роскошный автомобиль подъезжал к ступеням величественного игорного заведения, их место занимали другие.

Едва супруги Виллье приехали, к ним в номер пришел шеф Второго бюро Клод Моро.

– Как видите, друзья мои, все под контролем, включая крыши, на которых разместились опытные снайперы, а внизу из машин все окна постоянно просматриваются блуждающими телескопами. Вам нечего опасаться.

– Мы не ваши «друзья», мсье, – холодно заметила Жизель Виллье. – А что касается предосторожностей, достаточно одного выстрела, чтобы разрушить фасад.

– Только если выстрел разрешен, мадам, а таких не будет.

– А как вы можете контролировать толпу в казино – ведь кто угодно может меня узнать! – воскликнул актер.

– Видите ли, все, что я перечислил, – лишь часть защиты, только внешняя часть. Нам известно, какие игры вы любите, и за каждый стол мы посадим мужчин и дам, которые будут переходить с вами за другие столы, защищать вас и даже прикрывать своим телом. Ни один убийца, тем более ликвидатор, не станет стрелять, сомневаясь, попадет ли выстрел в цель. Убийцы такого класса не могут себе это позволить.