– Кто это был, черт побери? – заорал Жан-Пьер Виллье, когда в его театральную уборную вошли родители. – Выкрикнул несколько бредовых фраз и застрелился. Но почему?

Старшие Виллье, которым уже перевалило за семьдесят, переглянулись.

– Придется рассказать. – Катрин Виллье массировала шею мужчине, которого воспитала как сына. – Пожалуй, лучше сделать это при твоей жене.

– Не обязательно, – возразил ее муж. – Он сам ей скажет, если сочтет нужным.

– Ты прав. Решать ему.

– О чем вы?

– Мы многое держали от тебя в тайне, сынок, чтобы не причинить тебе вреда в юности.

– Вреда? Мне?

– Это не твоя вина, Жан-Пьер. Франция была оккупирована, немцы упорно искали тех, кто оказывал им тайное сопротивление. Подозреваемых хватали, пытали, иногда целые семьи оказывались за решеткой.

– Борцов Сопротивления, конечно? – прервал отца Виллье.

– Да.

– Я слышал от вас, что вы оба были в Сопротивлении, хотя и не знаю подробностей.

– Об этом лучше забыть, – заметила мать. – То было страшное время: людей обвиняли в коллаборационизме и избивали, тогда как многие всего лишь старались уберечь своих близких, особенно детей.

– Но этот сегодняшний незнакомец, этот безумный бродяга назвал меня своим сыном!.. Я могу понять эту одержимость – как ни странно, она свойственна актерам, – но чтобы вот так покончить с собой?! Это же чистое безумие!

– А он и был безумен, ибо слишком много пережил, – сказала Катрин.

– Ты знал его?

– Очень близко, – ответил старый актер Жюльен Виллье. – На Жан-Пьера Жоделя когда-то возлагали большие надежды – у него был прекрасный баритон. После войны мы с твоей матерью пытались его отыскать, но он бесследно исчез. Вообще-то мы знали, что немцы нашли его и отправили в концлагерь, а потому решили, что он пропал без вести, как и тысячи других.

– Но почему вы его разыскивали? Какое отношение он имел к вам?

Женщина, которую Жан-Пьер всегда считал своей матерью, опустилась возле него на колени – лицо великой актрисы было все еще прекрасно; голубые, с зеленоватым оттенком глаза смотрели прямо на него.

– Он имел отношение не только к нам, но и к тебе, сынок, – мягко сказала она. – Это твой родной отец.

– О господи! А значит, вы…

– Твоя родная мать, – спокойно прервал его Виллье-старший, – была актрисой «Комеди»…

– Блистательно талантливая, – добавила Катрин. – В эти годы испытаний ей пришлось выбирать, кем быть: инженю или женой. Оккупация превратила все это в кошмар. Я любила ее, как младшую сестру.

– Пожалуйста, остановитесь! – воскликнул, вскакивая, Жан-Пьер; Катрин тоже поднялась и стала рядом с мужем. – Все это обрушилось на меня так неожиданно и так меня потрясло, я… я не могу этого осмыслить!

– Иногда лучше и не осмысливать всего сразу, сынок, – заметил Виллье-старший. – Потерпи, пока разум не скажет тебе, что готов справиться с этим.

– Я не раз слышал это от тебя, – грустно улыбнулся Жан-Пьер, – когда у меня возникали трудности с изобразительным рядом или с монологом и смысл ускользал от меня. Ты говорил: «Просто читай спокойно снова и снова. И чудо произойдет». Это был верный совет, Жюльен.

– Педагогика давалась мне лучше, чем актерское мастерство.

– Пожалуй, – мягко согласился Жан-Пьер.

– Как, ты согласен?

– Я только имел в виду, отец, что на сцене ты… ты…

– Тебя слишком интересовала игра твоих партнеров, – вставила Катрин, обменявшись понимающим взглядом с сыном – нет, не сыном.

– А, вы снова в сговоре против меня, как и все эти годы?! Две великих звезды стараются помягче обойтись с неудачником… Ну, ладно! Хватит об этом… Мы отвлеклись от того, что сегодня произошло. Так что ж, может, все-таки поговорим?

– Ради всего святого, объясните же мне, что все это значит! – воскликнул, нарушив паузу, Жан-Пьер.

Тут в дверь постучали, и на пороге показался ночной сторож.

– Простите, что помешал, но я решил предупредить вас. У артистического подъезда все еще толпятся репортеры. Хотя я сказал им, что вы уже вышли через центральный подъезд, и полицейские подтвердили это, они не поверили. Правда, сюда они не могут попасть.

– Тогда мы еще побудем здесь, а если придется, останемся на ночь – во всяком случае я. В соседней комнате есть диван. Я уже позвонил жене. Она узнала обо всем из «Новостей».

– Хорошо, мсье… Я очень рад снова видеть вас, мадам Виллье, и вас, мсье, несмотря на эти ужасные обстоятельства. Мы всегда тепло вспоминаем вас.

– Спасибо, Шарль, – сказала Катрин. – Вы отлично выглядите, друг мой.

– Я бы выглядел еще лучше, если бы вы вернулись на сцену, мадам. – И, поклонившись, старик закрыл за собой дверь.

– Продолжай, отец, что же все-таки случилось?

– Мы все были в Сопротивлении, – начал Жюльен Виллье, садясь на маленький диванчик, – все актеры объединились против врага, который намеревался уничтожить всякое искусство. Наши способности весьма пригодились. Музыканты изобрели особый код и вставляли условные музыкальные фразы в ту или иную мелодию; художники, по требованию немцев, выпускали ежедневные и еженедельные афиши, используя краски и линии для передачи определенной информации. А мы в театре корректировали текст хорошо известных пьес, нередко призывая таким образом к диверсиям…

– Порой получалось весьма забавно, – вставила Катрин, усаживаясь рядом с мужем. – Скажем, в тексте было: «Я встречусь с ней в метро на Монпарнасе». А мы говорили: «Я встречусь с ней на Восточном вокзале – она должна быть там в одиннадцать». Спектакль заканчивался, занавес опускался, немцы в своих роскошных мундирах аплодировали, а группа Сопротивления быстро покидала зал, чтобы совершить диверсию на Восточном вокзале за час до полуночи.

– Да, да, – нетерпеливо проговорил Жан-Пьер. – Я слышал такие истории, но это не то, о чем я вас спрашиваю. Конечно, вам это так же тяжело, как и мне, но, пожалуйста, расскажите все, что я должен знать.

Супруги переглянулись. Катрин кивнула, когда сплелись их руки со вздутыми венами. Жюльен заговорил:

– Жоделя схватили: молодой курьер, не выдержав пытки, выдал его. Гестаповцы окружили дом Жоделя, дожидаясь, когда он вернется, а он в ту ночь был в Гавре – встречался с английскими и американскими агентами, готовившими высадку. Говорили, что, так и не дождавшись Жоделя, командир гестаповцев в ярости ворвался со своей группой в дом и расстрелял твою мать и твоего старшего брата, пятилетнего мальчика. А через несколько часов они взяли Жоделя, но мы сумели сообщить ему, что ты жив.

– О… Боже! – Бледный как смерть Жан-Пьер, закрыв глаза, рухнул на стул. – Чудовища!.. Стой-ка, что ты сейчас сказал? «Говорили…» Значит, это были только слухи? Они не были подтверждены?

– Ты слишком спешишь, Жан-Пьер, – заметила Катрин. – Умение слушать – свойство больших актеров.

– Не надо об этом, мама. Что ты имел в виду, отец, говоря про слухи?

– Немцы не убивали семьи участников Сопротивления, настоящих или подозреваемых. Они придерживались иной тактики: пытали, чтобы получить информацию; использовали их как наживку или отправляли на принудительные работы, а женщин заставляли обслуживать офицерский корпус – твою мать, безусловно, принудили бы к этому.

– Так почему же они убили ее?.. Нет, сначала обо мне. Как я спасся?

– На заре я отправился на встречу в Барбизонский лес. Проходя мимо вашего дома, я увидел выбитые стекла, взломанную дверь и услышал детский плач. Это был ты. Я все понял, конечно же, не пошел ни на какую встречу, схватил тебя и окольными путями погнал на велосипеде в Париж.

– Несколько поздно выражать тебе мою признательность, но вернемся к тому же: почему мою… мою мать и брата убили?

– Ты называешь это не так, сынок, – поправил его Виллье-старший.

– Не так?

– Ты слишком потрясен, а потому не уловил того, что я сказал о той ночи.

– Подожди, папа! Объясни, что ты имел в виду.

– Я сказал: «расстреляли», а ты говоришь: «убили».