– Да? – послышался в трубке тихий голос.
– Витковски, это я. Я взял одного.
– Где ты?
– Трокадеро, на северной стороне, у последней статуи.
– Ситуация?
– Точно не знаю. Есть еще один, и на площади стоит машина, черная, с четырьмя дверцами. Кто в ней, неизвестно.
– Людей вокруг много?
– Не слишком.
– Как ты захватил его?
– А у нас есть время обсуждать это?
– Если ты хочешь, чтоб я действовал эффективно, рассказывай. Ну?
– Вокруг толпились туристы. Я украл сумку, и заварилась каша.
– Хорошо. Мы усугубим обстановку. Я позвоню в полицию и скажу, что, по нашим предположениям, убили американца с целью ограбления.
– Это были немцы.
– Какая разница. Через несколько минут появятся машины с сиренами. Перейди на южную сторону и выбирайся на улицу. Я скоро буду.
– Господи, Стэнли, парень страшно тяжелый!
– Ты не в форме?
– Нет, черт возьми, но что я скажу, если меня остановят?
– Ты тащишь пьяного американца. Парижане любят такое слышать. Повторить по-французски?.. Да ладно, говори как умеешь… будет правдоподобнее. Валяй!
Как и сказал полковник, через девяносто секунд появились пять патрульных машин, и воющие сирены огласили всю площадь. Толпа, подстрекаемая возбуждением и любопытством, устремилась туда, а Лэтем поволок курьера на южную сторону. Зайдя за скульптуры, он перебросил его через плечо, как делают пожарники, и побежал в темноте к улице. Там, опустив нациста на тротуар, Дру опустился возле него на колени и стал ждать сигнала от Витковски. Посольская машина подъехала к обочине и дважды мигнула фарами, подавая ему сигнал.
«Нью-Йорк таймс»
(Первая полоса, внизу, справа)
БАЛТИМОР, суббота. Малоизвестный, глубоко засекреченный научный центр неподалеку от Рокленда, ведущий экспериментальную работу в области микропередатчиков связи, обратился сегодня утром к властям: сотрудники ни по телефону, ни по пейджеру не могли связаться с доктором Рудольфом Метцем, ученым с мировым именем, специалистом по волоконной оптике. Посещение дома Метца также ничего не дало: там никто не отвечал. Полиция, получив ордер, осмотрела дом, но не обнаружила ничего необычного, кроме того, что в шкафах было слишком мало одежды для таких обеспеченных людей, как доктор Метц и его жена. Позднее сотрудники лаборатории сообщили, что с компьютеров стерты все результаты годовых исследований, а вместо них оставлен «иней», что означает вирус.
Доктор Метц, выдающийся семидесятилетний ученый-немец, гордившийся своим американским гражданством и «благодаривший за это Всевышнего», по свидетельству его соседей в Рокленде, был странной личностью, как и его четвертая жена. «Они всегда держались особняком, кроме тех случаев, когда его жена вдруг устраивала пышные приемы, на которых демонстрировала свои драгоценности, но по-настоящему никто их не знал», – сказала миссис Бесс Тэрголд, живущая в соседнем доме. «Я не мог с ним общаться, – добавил мистер Бен Маршал, адвокат, живущий напротив. – Он замыкался, как только я касался политики, – понимаете, что я хочу сказать? Мы, преуспевающие люди, – черт возьми, не могли бы жить здесь, если бы не добились этого, – но никогда не слышали его мнения ни о чем. Даже о налогах!»
Предположения сводятся на данном этапе к тому, что причина всего – психическое расстройство на почве переутомления, семейные проблемы, связанные с большой разницей в возрасте супругов, а также и тем, что Метц был неоднократно женат; не исключается даже похищение террористической организацией, которая может использовать для своих целей полученные от него научные сведения.
Лэтем и Стэнли Витковски привезли бесчувственное тело лжекурьера в дом полковника на рю Диан. Войдя через черный ход, они подняли нациста на грузовом лифте и втащили в квартиру Витковски.
– Мы действуем неофициально, и это bardzo dobrze, – сказал Витковски, опуская вместе с Дру несостоявшегося убийцу на кушетку.
– Что?
– Это значит «очень хорошо». Гарри бы понял: он говорил по-польски.
– Прошу прощения.
– Ничего. Сегодня ты все сделал правильно… Ну, пора разбудить этого кота и вытрясти из него душу, чтоб он заговорил.
– Как же мы это сделаем?
– Ты куришь?
– Вообще-то пытаюсь бросить.
– У тебя есть сигаретка?
– У меня есть при себе немного… на крайний случай, сам понимаешь.
– Раскури одну и дай мне. – Полковник начал хлопать нео по щекам; когда убийца заморгал и открыл глаза, Витковски взял у Лэтема раскуренную сигарету. – Там в баре стоит бутылка минеральной воды, принеси ее сюда.
– Вот, возьми.
– Эй, Junge![65] – закричал Витковски, плеснув водой в лицо нациста; тот широко раскрыл глаза. – Не закрывай свои голубенькие глазки, парень, потому что я сейчас выжгу их, о’кей? – Полковник поднес горящую сигарету к его левому глазному яблоку.
– А-а-а-а! – закричал наци. – Пожалуйста, nеin!
– Ты хочешь сказать, что не такой уж храбрец? Черт побери, вы уничтожали мой народ, выжигали людям глаза, а потом сжигали целиком. А ты боишься лишиться одного глаза… тогда придется лишиться и второго! – Горящая сигарета коснулась влажной оболочки глазного яблока.
– А-а-а-а-ай!
Полковник медленно отвел сигарету.
– В этом глазу зрение может вернуться, но только при хорошем лечении. Ну, а если я сделаю то же самое со вторым, это уже будет похуже, потому что я прожгу сетчатку. Видит бог, даже я не вынес бы такой боли, не говоря уж о слепоте. – Витковски поднес сигарету к правому глазу к стряхнул с нее в глаз пепел. – Вот так, вермахт, чуешь?
– Nein… nein! Нет! Спрашивайте, что хотите, только не делайте этого!
Через несколько минут нацисту дали мешочек со льдом, и он приложил его к левому глазу. Полковник снова заговорил:
– Ты понял, что я сделаю, Герман, или как тебя там зовут. То же, что и вы, ублюдки, делали пятьдесят лет назад, когда убили моих деда и бабку в Освенциме. Так что я положу тебя снова на эти подушки и не только выжгу тебе глаза, но и отрежу яйца. А потом отпущу и посмотрю, как ты пойдешь по улице!
– Успокойся, Стэнли. – Лэтем схватил Витковски за плечо.
– Заткнись, молокосос! Мои родные прятали евреев и за это пошли в газовую камеру!
– Ладно, ладно, но сейчас нам нужна информация.
– Верно… верно. – Глубоко вздохнув, полковник заговорил спокойнее: – Я забылся… Ты не можешь вообразить, как я ненавижу этих ублюдков.
– Очень даже могу, Стэнли. Они убили моего брата. Допроси его, пожалуйста.
– Так, кто же ты, откуда и от кого?
– Я – военнопленный, и с меня нечего спрашивать…
Витковски с размаху ударил нациста по лицу. Золотое армейское кольцо до крови рассекло его губы.
– Война действительно идет вовсю, подонок, но она не объявлена, и у тебя нет права ни на что, кроме того, что я для тебя придумаю. Не сомневайся, приятным это не будет. – Полковник взглянул на Лэтема. – Вон там на столе лежит штык от старого карабина – обычно я взрезаю им конверты. Будь добр, дай мне его. Посмотрим, как он взрезает горло, – ведь ты же знаешь, что для этого он и предназначен.
Дру подал полковнику клинок, насаженный на короткую рукоятку. Между тем Витковски ощупывал шею испуганного нациста.
– Возьмите, доктор.
– Любопытно, что ты так сказал, – заметил старый ветеран разведки. – Только вчера я думал о своей матери – она всегда мечтала, чтобы я стал врачом… и именно хирургом. А она, если уж к чему-то прицепится, повторяет это тысячу раз. «У тебя большие сильные руки, стань хирургом, они хорошо зарабатывают». Посмотрим, есть ли у меня к этому способности. – Полковник ткнул фашиста пальцем в мягкую ямку над грудиной. – Похоже, это удобное место для начала, – заметил он, направляя туда кончик клинка. – Мягкое, как желе, а ты знаешь, как легко входит в него нож. А это, черт возьми, настоящий нож. О’кей, сделаем первый надрез… Ну, как это звучит? «Надрез».
65
Молодчик (нем.).
