Почему же раньше такая мысль не вызывала страха? Да и мысли-то не было! Просто когда господин касался ее, все тело трепетало и тянулось навстречу. А теперь воспоминание об Эрлоте превратилось в кошмар. Что-то черное, чуждое, с вечной снисходительной улыбкой на тонких бледных губах.

Ответ отыскался легко: яд господина слабеет, вот уже который день Арека не ощущает, как его клыки пронзают кожу, не чувствует этого головокружительного падения вверх и вниз одновременно. Она становится человеком. Маленькой Арекой, трясущейся от страха, стоя на коленях перед телами отца, матери, бабушки.

"А ты расцветешь дивным цветом, - слышится голос того, кто принес в Сатвир смерть. - Оставь ее мне, Атсама".

Кулаки девушки сжались до хруста. Как могло истаять такое воспоминание? Что же это за память, если отбрасывает самое главное? Почему она называет лучшей подругой ту, что убила ее родителей?

- Не хочу так, - прошипела Арека сквозь зубы. - Не хочу!

Отняла кулаки от лица, и ушей тотчас достигла музыка. Тихая нежная мелодия лилась в окно вместе с серебряным светом луны.

"Приходи, когда будет свирель", - вспомнила Арека. Но как она пойдет туда теперь, ощущая себя такой грязной? Можно ли выйти на свет, тая в сердце столько тьмы?

"Выходи ко мне, - звала музыка. - Тьма вокруг тебя, но не внутри. А ты лишь выйди ко мне, и пусть лунный свет омоет тебя, а мелодия осушит кожу, ведь в сердце твоем живет кусочек музыки. Ты слышишь, как он рвется навстречу?"

Арека слышала. Сердце билось все быстрее, и она, не выдержав, соскочила с кресла. Утопая по щиколотку в мягком ковре, подбежала к окну, отворила. Музыка и теплый удушливый воздух ударили в лицо. Арека обернулась к двери, где оставались туфли - словно в другой жизни. Слишком далеко, слишком долго. И вот, будто вновь вернулось детство, она бесшумно взобралась на подоконник и спрыгнула на ту сторону.

Шаг за шагом, стена дома медленно ползет по левую руку. Музыка все громче - яркая, сияющая, переливается невероятными цветами, как на сгоревшей картине. Еще замедлив шаг, Арека, наконец, видит людей, окруживших невидимого музыканта. Их не больше двух десятков, но многие смотрят из окон бараков. Эти первыми замечают ее, освещенную луной и мелодией. Что-то тревожное прокатывается по толпе. Люди оборачиваются, отступают...

"Пожалуйста, останьтесь!" - мысленно умоляет Арека. Глаза наполняются слезами, бестолково сжимаются и разжимаются пальцы.

Люди слышат. На мужских лицах, поросших щетиной, на женских, на детских, Арека видит сочувствие. Как будто мелодия вывернула ей душу наизнанку, вывалила ее перед всеми этими людьми, не оставив ни одной потаенной мысли. Впервые со смерти Акры Арека не боится показать себя настоящую, признать свою слабость. Вот лица искажаются от набежавших слез, и Арека закрывает глаза. Глубоко дышит, позволяя мелодии проникнуть в грудь, разбежаться по телу, заполнить каждую венку.

Мальчик продолжает играть. Каждый раз, когда он прерывается на миг, сердце Ареки замирает. Нет, не сейчас, музыку нельзя оборвать вот так! Но мальчик быстро вдыхает воздух, и волшебные звуки пронизывают ночь.

Середина уступает место финалу. Все веселые нотки, переплетясь, обретают грозное звучание. Не в силах вдохнуть, Арека внемлет истории, что рассказывает свирель. Страшной истории о том, как весь мир, затопленный кровью, озарил солнечный свет.

Умолкла свирель. Молча расходятся люди. Дождавшись, пока двор опустеет, Арека подошла к скамье. Мальчик сидит - понурившийся, усталый, вертит в руке свирель. Увидев Ареку, он поднимает голову и улыбается.

- Спасибо, - сказала Арека и села рядом. Чуть ближе, чем в прошлый раз - теперь она могла на такое отважиться.

- Я знал, что ты придешь, и для тебя играл, - произнес мальчик.

Арека потупила взгляд, не зная, что ответить на такое заявление.

- А мне показалось утром, что ты меня презираешь...

- Так и было утром.

Непреклонная честность ответа неприятно царапнула сердце.

- А что изменилось?

Мальчик с улыбкой осматривал свирель, поглаживая ее пальцами.

- Ты показала мне себя, и я тебя увидел. Я не слепой и никогда им не был. Я не менял дар видеть на бессмертье, как сделала моя сестра.

Речь мальчика звучала не так, как днем - ритмично, монотонно, и Арека тряхнула головой, отгоняя пелену сонного морока, наведенного ее звучанием.

- Твоя сестра - вампир?

Мальчик наклонил голову в знак согласия.

- Я видел все. И вместе мы могли дождаться восхода. Но она не верила моим словам. Клялась, что спасет меня... Но я-то видел, впереди - огонь.

Последнее слово он произнес резко, бросив пронзительный взгляд на Ареку. Горящие дома в Сатвире проскользнули в памяти, не оставив следа. Вместо них задержался объятый пламенем портрет принцессы Ирабиль.

- Бывают люди - как тучи на небе, - продолжал Мальчик. - Их ветер несет, хмурые, черные. Но в просветах сияют люди, как звезды, они лишь и могут сиять.

"Кто же ты?" - слова эти остались невысказанными, но гремели в тишине, в его взгляде, в его улыбке.

- Я не умею сиять, - прошептала Арека.

Мальчик поднес к губам свирель и легонько подул, будто пробуя звук. Ареке вдруг захотелось сбежать. Рядом с этим хромым музыкантом она отчего-то чувствовала себя горстью праха, а не человеком.

- Есть тот, для которого твой тихий свет загорится, как тысяча солнц. Но это не тот, которого ждешь. Тот выбрал гореть, разогнав темноту, как я, как она, как другие. Но только не ты, но только не тот, что однажды придет и поднимет тебя из развалин.

Когда мальчик закончил говорить, будто две звездочки погасли у него в глазах. Наваждение рассеялось, и Арека нашла силы улыбнуться.

- Да кому я нужна?

- Мне, - просто ответил Мальчик. - Ему. И тысячам тех, что будут славить твое имя вечность.

И, предупреждая расспросы, он заиграл совсем другую мелодию, теперь не для молчаливых слушателей, но только для нее. Все слилось в этой мелодии: и беззаботное детство, и глупая влюбленность, которую Эрлот раздул в иссушающую душу страсть, и нелепая надменность, и непреклонная служанка Акра, и тот вечер, когда она, стоя на вершине башни, смотрела вниз, и ревущий в ушах ветер, и удар - сильный, но отчего-то не смертельный. Как наяву услышала Арека крик, в котором Атсама спрятала за яростью страх: "Тебе-то чего не хватает?"

А мелодия понеслась дальше. Сквозь странную, неправильную дружбу и вплоть до сегодняшнего прозрения. Арека закрыла лицо руками, но не сумела сдержать слез.

Отголоски мелодии все таяли в звенящем тишиной ночном воздухе, когда Арека ощутила легкое прикосновение к плечу.

- Хорошие слезы, - прошептал Мальчик. - Однажды они потушат пожары и омоют раны. Плачь чаще. Об одном лишь прошу.

Арека, вытерев глаза рукавом платья, посмотрела на мальчика.

- Не плачь, когда меня не станет.

Восток

Люди в трущобах шарахались от одиноко бредущей фигуры в белом плаще. Затыкали рты и носы, старались обойти по широкой дуге. Ведь всем известно, что в белое облачаются больные скорбной болезнью.

Двигаясь явно незнакомыми закоулками, фигура то и дело останавливалась, вертела головой, невидимой под белым капюшоном. Пыталась обратиться за помощью, но никто не спешил помогать прискорбнику. Зато удалось наслушаться обрывков разговоров.

Люди в трущобах болтали без умолку. Некоторые, из тех, что старались вести честную жизнь, несмотря на пожирающую душу бедность, радостно смеялись и прославляли князя Торатиса, в одну ночь истребившего опостылевшую власть Алой Реки.

"Они ведь и ко мне приходили, - слышалось из окна покосившейся хибары. - Да-да, представь, сам Преосвященство. Детей выкупить хотел. Я уж его послал повежливей, а он пригрозил, что скоро милостыню просить пойду. Сучий сын. И правда ведь, начальник давай придираться сразу, да покрикивать, того гляди уволит. Это что! Вот парень один живет, по девятой улице, так его три дня колотили, пока бумагу на сына не написал. И все, и до свидания".