( Три последние страницы аккуратно вырезаны ножницами.)

Вернулась вымокшая Ираида — как-то неоправданно быстро. И хрустящий пакет в ее руках был маловат для помещения туда полного байкерского облачения. Изумленными глазами скользнув по отцу Сильвестру, она подошла к Крису и выложила перед ним сложенный вчетверо желтоватый бумажный глянцевый лист.

— Где ты это сняла? — спросил Крис, развернув его. Это была афиша.

— Не сняла, а попросила. На Гоголевском.

— Ну дела, — изумленно сказал Крис. — Кажется, и тут все сходится…

— У нас полтора часа, — напомнила Ираида. — Сегодня как раз двадцать первое.

— В книжке написано: прошло десять дней… — сказал доктор.

— В какой такой книжке? — заинтересовался отец Сильвестр. Ему не ответили.

— Тем более надо торопиться! — Ираида еле сдерживалась. — Они же запросто могут его грохнуть!

— Кто? — тщетно вопрошал отец Сильвестр. — Кого?

— Почему ты так решила? — нахмурился Крис.

— Ну… мне показалось. Из контекста. Что их еще могло заинтересовать в этой афише? Только имя. А до того речь шла о каком-то списке подлежащих устранению…

— Резонно, — сказал доктор, подумав.

— Что ж… наверное, надо сходить… — Крис встал. Лицо его побледнело и приобрело странное мечтательно-болезненное выражение. — Отец Сильвестр, не составите нам компанию? Кажется…

Он замолчал, уставясь на афишу.

Все ждали.

— А ведь это — оно…

— Что? Что — оно?

— То, что мы искали. То, что мы искали! Вы понимаете — это то, что мы искали!!!

Не имело смысла спрашивать, почему он так решил…

— Так, — он выдохнул. — У нас действительно полтора часа. Нам нужно успеть придумать что-то, какой-то абсолютный верняк, чтобы плотно познакомиться и даже подружиться с этим самым Рогачом. Принимаю любые предложения…

И тут телефон, обычно верещавший тихонько, заорал дурным голосом. Хасановна цапнула трубку.

— Да. Да, есть. Кто спрашивает? По какому вопросу? Что-о?! Лабать на вечеринке? Вы с ума сошли? Кристофор Мартович…

— Секунду, Хасановна, — помахал рукой Крис. — Кто это?

— Какой-то Кавтарадзе…

— О-о! Жив, курилка. Я подойду, Хасановна. Сто лет чувака не слышал. Алло, Гоги! Привет. Ты знаешь, я давно… Нет, я понимаю, что такое зарез… Где? Не может быть… постой …— Крис повернулся к остальным, прикрыл трубку рукой. Лицо его выражало запредельную степень изумления. — Это мой давний кореш. Зовет сыграть сегодня в кинотеатре «Алмаз» — у них там саксофонист слег…

— Так не бывает, — сказал доктор.

Крис быстро кивнул.

— Я соглашаюсь… — не то спросил, не то поставил в известность. И в трубку: — Гоги! Я буду играть. Только со мной придет еще человека три-четыре, о'кей? Нет, они играть не будут, только слушать. Х-ха. Разумеется. И что еще? Да ну, брось ты. Нет проблем, возьму такси.

Он положил трубку и обвел всех взглядом.

— И как это объяснить с точки зрения позитивистской науки, агент Скалли? — Он нацелил на доктора длинный кривоватый палец. — Вероятность ноль целых, ноль, ноль, ноль, ноль…

— Это все от жары, — сказала Ираида.

— Вот именно, — сказал доктор. — Но уже случилось, поэтому подумаем о прикиде.

— Десять лет назад кому сказать, что на Шаболовке могут быть пробки — шайками бы закидали, — причитал таксист, прикуривая очередную сигарету от окурка. — Парализованная бабка Эсфирь Наумовна Гимлер переползала ее полчаса, и хоть бы кто сбил! А теперь, блин… довели страну… и еще эта жара!..

К началу перформанса явно не успевали, но кто из уважающих себя людей приходит вовремя?.. Да настоящему колдуну, если честно, и часами-то пользоваться не полагается.

Наконец обе желтые «Волги» вынырнули из железного потока на траверзе кинотеатра «Алмаз» и судорожно прижались к тротуару. Подъехать ближе было невозможно: все пространство, пригодное для парковки, занимали всяческие «Ауди», «Вольво» и «Чероки», среди которых совершеннейшими наглецами выглядели древняя номенклатурная «Чайка» и зеленая армейская вошебойка.

— Эпическая сила… — раздумчиво произнес Крис, оглядев свое воинство.

Сам он был одет в драный и растянутый свитер с оленем — в этом свитере он играл еще на знаменитом джем-сэйшене в Спасо-хаузе; на ногах его были огромные армейские ботинки — еще из ленд-лизовских. Вместо обычного пони-тэйла он заплел две косички с вампумами — чтобы не выделяться. Отец Сильвестр тоже не хотел выделяться, а потому набросил вместо рясы цветастое пончо. Буйную поросль головы он усмирил кожаным хайратником, пронзительные же глаза прикрыл противными черными очечками. Доктор был в своем рабочем белоснежном пиджаке с люрексом, при белом галстуке от Кардена и в белой же феске с буквами «алеф», «ламед», «мем». Ираиде велено было замаскироваться под трансвестита; поскольку ее познания в этой области были только теоретические, результат превзошел ожидания… Лишь Хасановна (сперва ее не хотели брать, но она сослалась на свой опыт ликвидации банды самаркандских тугов-душителей в тридцать третьем…) ничего не меняла в повседневном туалете — и поэтому чудесным образом вписалась в эту компанию ряженых. И только она совсем, похоже, не страдала от тухлого вечернего зноя.

— Кристофор Мартович! — издали замахала рукой какая-то распаренная женщина. — Идите скорее сюда, мы ждем! Сюда, в служебный ход!

В кинотеатре было прохладно! Воздух пах сандалом, воском, серой и ладаном. Где-то вдали стоял негромкий гул голосов, и кто-то меланхолически щипал струны не то ситары, не то сямисена.

Крис коротко обнял своего приятеля Кавтарадзе, на грузина не похожего абсолютно, кивнул назад: вот эти со мной. Конечно-конечно, засуетился Кавтарадзе, они тоже будут выступать? Удивительно, что ты согласился, ты даже не представляешь, как выручил меня… Нет, сказал Крис, они выступать не будут, они будут смотреть и слушать. Проведи их в зал и покажи, где там и что…

— Кто не сдал мобайлы, пейджеры и серебряные вещи? — вдруг заорали динамики под потолком. — Кто не сдал…

— Серьезно у них, — сказал с уважением Крис.

Отец Сильвестр кивнул и положил руку на грудь. А Хасановна локтем поплотнее прижала к боку сумочку, в которой таился ее именной «маузер».

— Крис, слушай. У тебя полтора часа в начале и потом еще час после полуночи. Играй что хочешь, понял? Сейчас я тебя с ребятами познакомлю, хорошие парни, только совсем еще зеленые. Ты их, главное, заведи. Ударник кучерявый, но одеяло на себя тянет. Контрабас — твердый середнячок, надежный, как трехлинейка. Роялист, когда в ударе, просто улет, но бывает, что проседает, и тогда — все. А на кельмандаре тувинец один — ну, с ним не соскучишься…

— Ладно, — сказал Крис. — Кто не лабал — тот не лажался. Ты мне вот что скажи — зачем жабу крестить?

— Старинный языческий обряд, — уважительно сказал Кавтарадзе. — Да не знаю я ничего толком, лабу обеспечиваю… деньги приличные, на жмурах столько не заколотишь…

— А Страшного Суда не страшитесь ли? — вкрадчиво спросил Сильвестр.

— Лабухи и там нужны будут, — махнул рукой Гоги.

Публика подобралась пестрая. Были здесь банкиры из небогатых, старые девы библиотечного вида, увечные бандиты, профессиональные тусовщики, депутаты Государственной думы, коммерсанты, молодые поэты и немолодые выцветшие панки, известные журналисты и неизвестные писатели, опасного вида подростки с испитыми подругами неопределенного возраста, религиозные неформалы с блаженными личиками, офицеры разных родов войск, но все при орденах и в темных очках, разнокалиберные и разнопородные иностранцы, а кроме того, молодые люди обоего пола, одетые небрежно, но с хорошей выправкой и сдержанными движениями…