— А какова роль во всем этом мистера Лавкрафта?

— Он вычислил нашего противника…

Говард внимательно посмотрел на меня, покачал головой, потом вновь вернулся к созерцанию дороги. Поза его была напряженная.

— Николас, старайтесь не принимать меня слишком всерьез, — сказал он чуть погодя. — Я недавно похоронил мать, и пока что…

— Извините, Роберт.

— Вы-то здесь при чем…

Минут десять мы ехали молча. Справа промелькнул поселочек из пяти-шести домиков и открытой закусочной под полосатым навесом. Рекламные щиты предлагали нам пить только «кока-колу», заправляться только у «Шелла» и мыться только мылом «Спейс». И еще был плакат: «Это Техас! Люби его, понял?». Дорога впереди начинала полого спускаться, уходя в тень аллеи из могучих серебристых тополей. А еще дальше на вершине плавного холма виднелись крыши городка…

— А ваша мать жива, Ник?

— Да. Но я давно не видел ее…

— Это вы зря. Так вот живешь, живешь, а потом… А главное — непонятно почему…

Как интересно, — сказал Говард, оглядываясь. — Тот «фордик» может выжать сорок миль, только падая с отвесной скалы. Тем не менее от нас он не отстает.

Ганстеры или полиция.

— С вашей полицией я дела еще не имел, — сказал я, — а один знакомый гангстер у меня уже есть.

— Не люблю ни тех, ни других, — сказал Говард и уселся поплотнее. Мотор взревел.

Воздух, горячий и плотный, ударил в щеку, затрепетал — как будто бы над ухом развевалось маленькое знамя. — Говорите прямо, Ник, что вы хотите от бедного сочинителя?

— Вы в одиночку занялись очень опасным делом, Роберт! — из-за ветра я почти кричал. — Я приехал, чтобы прикрыть вашу спину!

— От тех парней, что сзади?

— Может быть! А может быть, от тех, которые впереди! Еще не знаю!

— Здесь не Чикаго! Этим парням придется иметь дело не только с нами!

— Может быть, да, может быть, нет! Даже техасцы предпочитают иметь дело с теми врагами, в которых верят!

— Ничего не понимаю!

— Вы докопались до какой-то тайны! И на вас обратили внимание!

— Ник, закройте окно! Ни черта не слышно!

Я поднял стекло. Оглянулся. «Фордик» приотстал, но упрямо держался в кильватере.

— Наверное, это души Бонни и Клайда все никак не успокоятся…— Говард усмехнулся одними губами. — Ладно, Ник, про опасные дела мы поговорим в более спокойной обстановке…

Он поднял стекло со своей стороны и еще вдавил педаль.

Мы влетели в аллею, как в ущелье меж белых, будто старая кость, стволов.

Солнце замелькало. Чуть зеленоватая листва давала призрачную тень. Мне остро вспомнилось вдруг детство — Тифлис? Поповка? — и я бегу мимо штакетника и стучу палкой по доскам, и запах полыни, и летящий жук…

Огромный жук, сверкнув в последний миг золотом, пулей врезался в стекло машины и размазался, на миг став похожим на страшную зеленую пятерню.

Говард издал густой горловой звук. Мне показалось, что лицо его превратилось в меловую маску. Потом меня бросило на него, и моментально замерзшим взглядом я долго видел летящий на нас тополинный ствол с ярко-красным по затеси знаком Иджеббала Зага…

— Николай, нам нужно объясниться…— Николай Степанович прошелся по номеру, глядя под ноги. — Николай, нам нужно…

— Что это ты сам с собой разговариваешь? — тревожно спросил Коминт.

— У Анны Андреевны присказка такая была: помню, как ни придет кто-то из нас поздно: «Николай, нам нужно объясниться.» Теперь — как шрам на память.

— И чего вам не жилось…— вздохнул Коминт. — Вон мы с Ашхен — сорок лет скоро…

— Время было другое. Принято было практиковать свободную любовь. А закалка старая. Вот и мучились…

— Теперь зато не мучаются… Какая твердая койка. Не мог ты в приличной гостинице номер снять?

— Эту просто в случае чего не жалко… Все это чушь, Коминт. Все это чушь. Ну-ка, давай разъясним себе нашу собственную диспозицию. Итак, вот они мы. Врага мы вроде бы знаем в лицо, но не представляем, где его искать. И мы знаем, что наш враг тоже имеет врага…

— Что значит — где искать? — перебил Коминт. — Каин и эта Дайна…

— Это форпосты. А я говорю об основных силах. Где они, сколько их. Артиллерия, авиация…

— Понял тебя. Все равно: работать придется именно этих.

— Боюсь, что так.

— И тогда, если Каин прячется — то остается одно…

— Вот именно.

— Но баба должна быть крутая. Там, наверное, охранников понапихано… и вообще неожиданно уже не получится… Будет веселее, чем в Будапеште, нет?

— Да. Придется размять кости…

Фамилия гавриловского брата, репортера из «Морды буден», была Бортовой. С ним, опухшим от дешевой водки, Николай Степанович столкнулся утром нос к носу в буфете гостиницы.

— Пристроил я ваше интервью в «Плейбой», — сказал Бортовой, брюзгливо морщась; видимо, казалось ему, что с Николаем Степановичем они расстались вчера. — Не фирма. Платят гроши…

— Здравствуй, Миша, — сказал Николай Степанович.

— Ах, да, не виделись же сегодня… Ну, тогда за встречу? — предложил он, но денег не вынул.

— Знаешь, Миша, — сказал Николай Степанович, — вчера я молился, чтобы нужный мне человек вышел из-за угла…

Он взял бутылку «Смирновской», две пиццы, пиццу нагрузил на Бортового, а сам с бутылкой в руке пошел к выходу. В номере они сели на койку, поставили тумбочку посередине, Николай Степанович разлил водку в пластиковые стаканчики: себе поменьше, Бортовому побольше…

— Ой, хорошо, — простонал Бортовой, вытирая выступивший пот. — Будто Фредди Крюгер босичком по душе пробежался…

У Миши было чудесное свойство: пробыв в Москве неделю, узнать всё о жизни всех столиц. Кто замочил двух солнцевских, какую новую картину нарисовали Комар и Меламид, где можно купить видеокассеты всего по восемь штук, с кем дружит Моисеев, какое отступное требуют от Вики Городецкой, почему так странно хоронили Жискара д'Эстена, почем грамм плутония в Кёльне, куда делась партия термометров с красной ртутью, зачем президенту Ельцину две абсолютно одинаковые лазуритовые пепельницы, кто мерил Стрип и кого бил Клинтон, и кто же, в конце концов, подставил на самом деле кролика Роджера…

Знал он, разумеется, и самое главное: меню всех предстоящих в обозримом периоде презентаций. Это был его хлеб: и в прямом и в самом прямом смысле.

Одного он не знал: сколько заплатила QTV сибирским телевизионщикам, хотя и сказал, что теперь наконец ребята смогли заказать хороший итальянский передатчик.

— А в эфир это, значит, не попало? — спросил Николай Степанович. — Как-то не по-хозяйски получается, не по-западному.

— Пока нет. Кьюшники говорят, что делают большой блокбастер, готовят будто бы к выборам президента…

— При чем тут выборы? — Николай Степанович повернулся к стене и стал рассматривать гравюру, изображавшую восход солнца в таймырской тундре. Эта гравюра, принадлежащая резцу знакомого художника, с пугающим постоянством преследовала его во всех гостиницах страны…

— А то вы не понимаете…— Бортовой хитро прищурился и погрозил пальчиком.

— Не понимаю, — честно сказал Николай Степанович.

— Ай, бросьте. Все понимают.

— Ну, может быть… Отстал я от столичной жизни, безнадежно отстал… Ты их директрису знаешь?

— Дайну-то? А как же. Мерзкая баба. Ничего не пьет. При ней все время Люська, баба-визажистка. Любовница, наверное. И еще у нее то ли зоб, то ли кадык. А что, может, и мужик она бывший… У них же это быстро и безболезненно. — Бортовой задумался. — Даже «мисс Европа» восемьдесят девятого года — и то мужик… Ой, далёко нам до Европы, Николай Степанович, деревня мы все-таки темная…