Позы и лица всех присутствующих выражали крайнюю степень изумления.

Тогда Николай Степанович осторожно скосил глаза.

Две белых собаки танцевали на задних лапах, обнявшись и тихо прискуливая.

А у самой стены, раскинув руки, стоял высокий человек в старомодном расшитом камзоле. Он не мог отойти, потому что несколько томагавков, вонзившись в стену, пригвоздили полы его камзола. Услышав Николая Степановича, он осторожно повернул голову.

Это был Брюс.

Глаза чудовища были круглые и отливали тусклым серебром. Морщинистые веки медленно опускались. Дракон делал вид, что не обращает на нас никакого внимания.

Он поднял лапу, поискал, куда ее поставить. Поставил. С неуклюжим изяществом переволок белое брюхо через ствол поваленного махагона, преграждавший ему путь.

Сделал два быстрых шага и приподнял тупую морду. Я возблагодарил Создателя, что дракон не может подняться на задние лапы, подобно тиранозаурусу рекс: лапы были не длиннее и не мощнее передних. Это был ползающий дракон. Кожа его отливала перламутром. Чешуйки были настолько мелки, что сливались. Негры его называли за это «голым драконом».

— Степаныч, я сейчас свалюсь, — предупредил меня Коломиец.

— Но не з переляку, а з лютой нэнависти, — сказал я. — Ты лучше хватайся вон за тот сучок.

Коломиец с сомнением посмотрел на сучок. Потом вниз. Потом на себя. Весил он вдвое больше, чем полагалось старшему лейтенанту, хотя бы и ГРУ.

Так я до сих пор и не знал: то ли Коломийца мне навязали, то ли предоставили в распоряжение. Связи у Скопина-Шуйского в разведке были давние и крепкие.

Дракон между тем дважды обошел вокруг дерева, где мы нашли убежище, остановился и стал одновременно покачивать хвостом и мотать башкой, словно бы колеблясь: то ли перегрызть ствол, то ли околотить нас, как груши.

Коломиец крякнул и утвердился на случай второго варианта.

Дракон еще раздумывал, а насекомые уже вовсю нас жрали. Накомарники не пережили нашего мгновенного взлета.

— Что-то гудит, — сказал Коломиец с надеждой. — Может, самолет?

— Да хоть вся Вторая воздушная армия, — сказал я. — Нам бы сейчас как нельзя кстати оказался старый добрый воздушный шар с веревочной лестницей и благородными жюльверновскими героями.

— Но что-то определенно гудит!

— А разве вас не учили по звуку моторов определять тип самолета? — невинно спросил я.

— Это где? На историческом-то факультете? — картинно рассмеялся Коломиец.

Почти три месяца мы лазили по джунглям, и все три месяца Коломиец валял передо мной дурака, хотя — он знал, что я знал, что он знал: — и так до бесконечности.

Дракон, кажется, принял решение. Он отошел, коротко разбежался и боднул дерево костяным бугристым лбом.

— Степаныч, — сказал Коломиец, — ты легче. Ты лезь наверх. Я его попробую гранатой.

— Не суетись. Осколками все равно посечет. Не повалит он дерево.

Дракон считал иначе.

Гудение усилилось.

— Не самолет это, — совсем упавшим голосом сказал Коломиец. — У них тут гнездо.

Я посмотрел. Над самой головой Коломийца висело что-то вроде серой бумажной дыни. И огромный полосатый шершень лениво выбирался наружу — посмотреть, кто это там внизу охальничает?..

Барон Мюнхгаузен, очутившийся между львом и крокодилом, имел больше шансов выкрутиться.

Шершень, не обратив на нас ни малейшего внимания, скользнул вниз и описал несколько кругов над головой дракона. Тварь как бы нехотя клацнула зубамии в воздухе. Из гнезда на смену погибшему полез друг.

— Ты! — рявкнул Коломиец. — Пидор ползучий! Маму твою лошадь пополам! Енот гальюнный! Жираф в жопу изысканный! — (я сам чуть не полетел с ветки) — Не буди во мне зверя, понял? Пещера! Козел гофрированный!..

Дракон задрал голову и приоткрыл в изумлении рот. Наверное, он хотел ответить, но не находил слов. И шершни не вылетали, но гудели очень громко: очевидно, устроили кучу-малу у выхода.

— Мудило юрское!!! — страшным голосом Тарзана взвыл Коломиец (джунгли стихли), подпрыгнул, сорвал гнездо и двумя руками — в полете — словно баскетболист, загоняющий на последней секунде победный мяч в кольцо соперника — отправил этот маленький бумажный ад в отверстую нежно-розовую пасть, — грянулся грудью о сук, с хаканьем отлетел в сторону, перевернулся и угодил на самый хребет чудовища…

Раздался еще более жуткий вопль. Дракон закружился волчком, норовя укусить себя за живот. Я сам не помню, как оказался на земле и как успел выхватить обмякшего старлея из-под ног взбесившейся твари.

Еще минуту длился раздирающий душу рев — и внезапно стих. Я выглянул из-за дерева. Хвост мелькнул последний раз в стенном проломе храма и пропал.

Коломиец сел. Глаза его были закрыты.

— Реликт зачморенный, — слабым голосом продолжал он. — Сам напросился…

— Дай-ка я тебе ребра посчитаю, — предложил я.

— А хули им сделается, — сказал он — и оказался прав.

Негров своих мы так и не нашли. Рев дракона доносился будто бы из-под земли, не приближаясь и не отдаляясь.

— И как мы все это понесем? — сказал Коломиец, оглядываясь по сторонам.

Лагерь наш был разбит на мыске невысокой лесистой гряды, разделяющей два болота. Как бы в продолжение этой гряды в полукилометре поднимался пологий холм. Он-то и был целью нашего похода. Вернее, моего. Что было целью Коломийца, знал только он сам да его начальики в Москве.

— Это бросим, — показал я на тюк с его секретными причиндалами. — И это тоже бросим. И это…

— Степаныч, — сумрачно сказал он. — За это меня даже под трибунал отдавать не станут.

— Как это правильно! — восхитился я. — Давно, давно пора было ввести во всех НИИ трибуналы. Или ОСО. Нечего выносить сор из избы.

Смех смехом, а положение наше было хуже некуда. До ближайшей тронутой цивилизацией деревни было километров полтораста — напрямую, через болота.

Со скоростью три километра в день. А то и два. Негры, убегая, предусмотрительно прихватили все консервы и муку, пару дробовиков и надувную лодку. Остались палатки — в избытке, — мешок сахара, пачка соли, банка с топленым салом, немного сухарей, ящик тола, десяткок детонаторов…

На наше счастье, носильщики, отправленные на заготовку дров, топоры и мачете побросали. И то ли забыли захватить, то ли убоялись прогневить белых духов, но из моей палатки они не взяли ничего. Так что остался у нас штуцер восьмого калибра и легкий «зауэр»-двадцатка.

— Может, вернутся еще, — неуверенно предположил Коломиец. — Они же только аванс взяли…

— Лучше бы ты их в партию принял, — сказал я.

Он посопел.

— Степаныч: я так понял, они тебя за большого шамана держали…

Об этом следовало подумать.

— Дождемся темноты, — сказал я. — Хотя не стал бы я на это особо рассчитывать.

И вообще: не перекусить ли нам, пока еда не кончилась?

И мы перекусили, намазывая сухари салом и посыпая сахаром.

Было очень жарко.

— В джунглях, конечно, с голоду не помрешь, — рассказывал с набитым ртом Коломиец. — Но противно будет. Хотя шведы, говорят, больше всего гнилую салаку уважают — а народ, на первый взгляд, цивилизованный. Или, скажем, норвеги: те селедку сахаром посыпают. Так что с сахаром, Степаныч, все пойдет. Даже слоновье говно. Учти, если один останешься…

— Ты в Африке который раз? — спросил я, хотя отлично знал: второй. Первый раз он числился переводчиком в Тунисе.

— Третий, — гордо ответил Коломиец. — Мы идем по Африке, все по той же Африке, отдыха нет на войне…

Сало с сахаром мы запили ключевой водичкой, заправленной хлорными таблетками, и пошли по следам дракона.

Храм открывался взглядам не сразу. Нужно было очень долго и не пристально смотреть поверх крон, чтобы вдруг особым образом сложились линии и тени, световый зайчики и цветные пятна — и тогда вдруг весь пейзаж волшебно преображался, и перед тобой был не лес и не холмы, а — стены, поросшие мхом, башни, увитые лианами, ворота и мосты через ров: зеленая маска исчезала, и из-под маски показывалось, усмехаясь, чужое лицо.