Теперь следовало отпустить себя…

Кто-то другой где-то совсем в другом месте ввел удлинившиеся истонченные пальцы в зеленовато-призрачную голову чудовища, нежно и ласково стал поглаживать, оживляя, еще теплые, хрупкие и влажные, как пластинки гриба— сыроежки, участки: мозга? нет: сознания? нет, конечно, нет: но чего-то, что осталось после сознания и даже после мозга: И, отвечая на нежность и доброту, нежные пластинки налились, напряглись, как гребни крошечных петушков, и зеленое мерцание потекло из-под них.

Слова заклинания ложились теперь кирпичами, огромными кирпичами, обкладывая по контуру место таинства: лежащую фигуру и двух людей у ее изголовья. Ряд кирпичей, и еще ряд кирпичей, и еще ряд кирпичей. Уже до плеч поднялся каменный пояс: Теперь — не испугаться, когда начнется самое главное.

На переплетении уродливо длинных пальцев вырастали теперь два морских цветка…

Четвертый пояс замкнулся, и слова зазвучали гулко, с раскатом.

Все сделалось, как в испорченном цветном телевизоре: красное, зеленое и черное.

Стал воздвигаться свод.

Ледяная жижа разлилась по полу. Исчезли, потеряв чувствительность, стопы.

Нельзя было обращать на это внимание…

С бронзовым отзвоном ложились последние камни.

Треугольник, окружность, массивный клин — так это выглядит сверху.

Не стало ног до колен. Потом исчезли колени.

Последнее слово нашло свое место и успокоилось, дрожа. Светлана за спиной закрыла книгу и прижала к груди.

Из оставшегося незакрытым отверстия в своде вдруг ринулись вниз густой клубящейся струей мириады золотых блесток!

Через миг золотое, медовое сияние заполнило собою все пространство таинства.

Цветы на ладонях потяжелели и окрепли.

Уже по пояс исчезло тело. Туда нельзя было смотреть, но здесь, наверху, напротив: все три тела как будто слились, срослись оболочками, а внутреннее пространство у них было общее, разделенное тончайшими радужными мембранами — как то случается у мыльных пузырей, по неосторожности подлетевших слишком близко один к другому…

И осторожно-осторожно следовало прикоснуться к этой мембране — самым кончиком паучье-длинного указательного пальца.

Образовалась круглая дырочка. Стала расширяться. Из нее потянуло холодом и смрадом. Потом откуда-то издалека пришел голос.

— Ты?! — безмерное удивление сквозило в нем. — И здесь — ты?

— Хотел скрыться? — сказал тот, кого видел вместо себя Николай Степанович.

— Отпусти…

— Отпущу, когда придет час. Отвечай: откуда берется в мире драконья кровь?

— Когда мангасы выходят из яиц, капли ее проливаются на землю.

— Почему же ее так много? Рождается много мангасов?

— Нет. Крысы прогрызают яйца: — в голос вломилось отчаяние. — Крысы! Они губят нерожденных!..

— Где хранятся яйца?

— Под Черной Стражей…

— Это ты уже говорил. Укажи места.

— Их знают только Черные мангасы.

— Ты лжешь.

— Я не могу лгать: Ложь — это истина крыс. Мангасы ненавидят крыс.

— Это я понял: — Николай Степанович задумался. — Вот оно что! Ты не знаешь всех мест кладок. Но мне и не нужны все. Назови те, которые знаешь.

— Ты тоже будешь губить нерожденных! Будьте вы прокляты, жадные крысы!

Навек проклят ваш род под Луной и Солнцем…

— Говори.

— Я вышел на озере Хар. Но там уже пусто. Есть Черная Стража на Новой Земле.

Там тоже пусто. На озере Байкал. И там пусто. На болоте Омуро-Гири. Туда недавно пришли люди и взорвали все. На реке Тигр. На острове Шантар. На реке Лена…

— Сколько всего хранилищ яиц еще уцелели?

— Шесть. Шесть! Всего шесть!!! Их было четыре тысячи!..

— Долог путь до Типперери: На реке Чуна — есть?

— Да…

— Напротив Пречистенки…

— Да. Да!

— Фигурка золотого дракона открывала его…

— Ты не можешь этого знать: — испуг.

— Могу. И знаю. Где она теперь, эта фигурка?

— Ею завладели убийцы Двадцатипятиголового Хотгора Черного мангаса.

— Если я все правильно понимаю, — медленно сказал Николай Степанович устами того, кого видел вместо себя, — за последние века поголовье мангасов упало?

— Да.

— Значительно?

— Да.

— Кто старался больше: крысы или люди?

— Не знаю. Трудно отличить.

— Болото Омуро-Гири в Африке?

— Да.

— Когда там уничтожили кладку?

— Двадцать восемь лет назад.

— Как много интересного можно узнать из простой беседы: А теперь давай поговорим о другом. Кто такой Каин?

— Царь крыс.

— Почему ты помогал ему?

— Потому что…

Вдруг что-то произошло. Мертвец задергался, будто желая освободиться.

Выросшие на ладонях морские цветы затрепетали, обнялись…

— :потому что я полюбил людей: они приятны мне, я хочу защитить их: я держал на ладонях человеческих детенышей, они глупые и пищат: будет несправедливо, что мы, погубившие свои народы, погубим и ваш, и тогда уже точно все прекратится: я жил долго и видел, что люди создают новый прекрасный мир, более добрый в сравнении с нашим, и я вдруг понял, что не могу разрушать его…

— И ты решил стать гассаром?

— Да: но я не успел сделать ничего важного…

— Почему же ты не хочешь помочь мне? Я тоже бьюсь за людей.

— Я: хочу.

— Но ты же хотел погубить меня и мою семью. Почему так?

— Был: должен. Ты вторгся: в тайное.

— Ты действовал как правоверный мангас — или как гассар? Отвечай.

— И то и другое. Ты был мой враг как мангаса. Ты был враг моих друзей как гассара. У меня не осталось иного пути.

— Как войти в покои Спящих?

— Никто не должен стремиться туда: потому что Слово не только открывает дверь, но и пробуждает Спящих: все предусмотрено…

— Вход на острове Шаннон?

— Да: ты опасен, потому что глуп: я боюсь помогать тебе…

— Ты знаешь Слово?

— Нет…

— А кто знает?

— Ты: ты его знаешь: ты им владеешь…

— Покажи мне Каина.

И — будто мигнули перед глазами, меняясь, светофильтры. Желто-серым стал мир. Высокий тощий человек сидел на заднем сиденьи автомобиля, откинувшись назад. Руки его были скованы в запястьях. Неясные тени вдруг появились за стеклами, произошло какое-то перемещение точек зрения: так бывает, если снимают ручной камерой откуда-то из подмышки или от бедра, чтобы не было заметно: Когда высокий человек вновь попал в поле зрения, с него снимали наручники и вели в другую машину, наплывавшую рывками. Несколько очень размытых людей суетились рядом. Мельком увидел Николай Степанович и ту машину, в которой ехал Каин: дверцы ее зияли, и чья-то голова свешивалась из проема…

Будто почувствовав, что на него смотрят, человек резко обернулся. Взгляд его встретился со взглядом Николая Степановича. Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза, потом Каин мотнул головой и сел рядом с водителем. Машина тронулась, за ней другая. Автоматически Николай Степанович отметил марки: «ниссан-блюберд» и «байер», — и постарался запомнить номера…

— Я сейчас умру, — за спиной сказала Светлана.

— Все, — сказал Николай Степанович. — Уходим. Твори закрытие.

Он чувствовал, каких немыслимых усилий стоило цыганке прочесть пять строчек: А потом — беззвучным взрывом разметало кирпичи, вновь взвихрились золотые блестки — и возвращение в мир грубой реальности свершилось.

Успев повернуться, он подхватил падающую Светлану на руки.

Надежда стояла, бледно-голубая, как дверь. Губы ее, бескровные, вздрагивали, зубы скалились.

— Что-нибудь видела? — спросил Николай Степанович. Она кивнула.

Светлану пришлось нести.

Бортовой шел навстречу, очень виноватый, а рядом с ним и чуть позади, заполняя собой весь просвет коридора, двигался кто-то огромный, лысый, в камуфляже. Неимоверно знакомым казался этот пятнистый…

— Как кстати, Евген Тодосович, — сказал Николай Степанович, подходя ближе. -

Прими, будь ласка, паненку. А то я сейчас упаду…

Я проснулся, не будучи до конца уверенным в этом. Полог палатки светился.