Когда он показался из-за поворота, я не среагировал никак. Хотя, наверное, должен был испугаться. Заорать. Или что-то еще.

Это был человек в мохнатых штанах до колен, с чудовищными плечами и руками, которые, наверное, снятся Шварценеггеру в сладких несбыточных снах, — и с головой мамонта. Короткий хобот покачивался в такт ходьбе, лихо закрученные бивни почти заслоняли маленькие красные внимательные глазки без бровей, буйная рыжая шевелюра была расчесана на два пробора и по бокам аккуратно заплетена в толстые косы. Уши ниспадали на плечи.

В руке мамонт держал связку пивных банок и непринужденно помахивал ею.

— Чего, братан? — спросил он гнусаво. — Кумарит тебя? Или в лом на жмура переучиваться? Или просто сушняк? На, ороси. — Он протянул мне банку пива.

Сначала мне показалось, что это дрянной миллеровский пивной напиток «High life», но потом я вчитался. Вместо «Miller» написано было «Millenium», а название мерцало: то «Half-life», то «Half-light».

— Ты не думай, ты пей, — сказал мамонт. — Тут если думать станешь, враз на мозги изойдешь, пить нечем станет.

— Тут — это где? — спросил я, не решаясь прикоснуться к напитку.

— Тут — это тут, — веско сказал мамонт. — Где бы ты ни был, ты все равно немного тут. И кто бы ты ни был. Поэтому можно говорить не только «тут — это где», но и «тут — это кто», «тут — это что», «тут — это зачем». Понимаешь? Борхеса юзал? Так вот, тут— это сплошной Борхес. Непонятно, но здорово.

— А что это за гора впереди?

Мамонт оглянулся.

— Да разве ж это впереди? — сказал он. — Это всегда. И даже уже немного позади. Это Олимп. А впереди у нас… н-да. Впереди у нас другие высоты.

— Ничего не понимаю, — сказал я. — Вот ты — кто?

— Ты лучше спроси, кто ты сам, — сказал мамонт. — Это куда интереснее.

Совсем недавно я побывал — в поисках все того же ускользающего всезнания — в сумрачном сером безысходном раннем утре где-то в Москве (еще в те времена, когда по вынужденной неопытности мы принимали интоксикацию за опьянение), я сидел на шатком табурете, облокотясь о немыслимо грязный подоконник (локоть соскальзывал, но я его тупо и упрямо утверждал), и смотрел за окно, со второго или с третьего этажа, как дождь падает на гаражные трущобы, на голые тополя, на прокисшую мусорную кучу, на засаленный асфальт… да, мне опять казалось, что я вот-вот пойму что-то самое главное, но… нет. Тоска и полное, предельное опустошение. Потом вдруг задребезжал обмотанный изолентой телефон, я машинально взял трубку и услышал жизнерадостное: «Иван, это ты?» Трубку я буквально обнял и сказал: «Крис! Как хорошо, что ты позвонил. Я тут сижу и не могу понять: кто я?»

— И кто же я?

Мамонт расхохотался.

— Ты хочешь узнать величайшую тайну так вот запросто? Ну ты и циник! Да только чтобы приблизиться к ней, ты должен разгадать три загадки, исполнить три задания и выпить три банки пива. Вот тогда, может быть…

— А если не угадаю? Отчирик? — Я провел пальцем по горлу.

Он поднял хобот тем жестом, каким учителя поднимают указательный палец, объясняя что-то ключевое.

— Если ты угадаешь все правильно, ты будешь все правильно знать. Если ошибешься, ты будешь знать неправильно. Но при этом ты не будешь знать, правильно или неправильно ты о себе знаешь. И ложное знание приведет тебя к ложной жизни и ложной смерти. Тебе это надо?

— Нет, — сказал я.

— Ну так и расслабься. Не задавай лишних вопросов. Будь проще, и люди к тебе потянутся. Хи. Вон, кстати, уже кто-то идет…

Действительно, проваливаясь по колено в песок, брел оборванный человек с катушкой провода за плечами. Разматываясь, катушка наигрывала «Soul shadows» в аранжировке Манукяна.

— Опять этот, — вздохнул мамонт. — Звиняй, братан, пойду я. Держи краба, — он протянул мне растопыренную корявую лапу. У основания большого пальца синели якорь и надпись: «Отпускаю тебе». Рукопожатие его, однако, было небрежным и скользким.

Человек с катушкой приблизился. На животе его, полуприкрытая лохмотьями, висела внушительных размеров кобура с длинноствольным револьвером.

— Что он от вас хотел?

Я подумал.

— Да будто бы ничего. Пива предлагал.

— «Будто бы»… — передразнил он. — Ходят тут… Точно узнавать надо. Точно!

И он пошел дальше, всматриваясь в следы на песке. Вдруг оказалось, что следов этих множество…

— Постойте, — сказал я. — Кто он такой?

— Кто-кто… Мамонт без пальто.

— Ну, это я понял…

— А чего вам еще надо?

— Подробности.

— Какие у нас, на хрен, могут быть подробности… — Он плюнул, отвернулся и пошел быстрее. Потом повернулся, махнул мне рукой и встряхнул красный провод, пустив по нему волну.

Я понял его и пошел за волной. Она бежала медленно — как раз со скоростью пешехода.

Так я добрался до пятачка зеленой травы. Посредине стоял летний щитовой домик. Над крышей его протянуты были веревки и сушилось белье. Женщина в легком исстиранном сарафане спускалась оттуда. Она была молодая, но очень усталая.

— Тезей понимает, что охотиться на них бесполезно, — сказала она. — Но что нам остается делать? Размахивать руками? — Она откинула волосы со лба, но они тут же упали обратно. — Я предложила бы вам воды, но нужно идти на колодец…

И — протянула ведро.

Колодец был рядом, шагах в сорока. Бетонное кольцо, ручной насос.

— Только не смотрите вниз, — предупредила женщина. — Там такое можно увидеть…

И она жеманно хихикнула.

Разумеется, я посмотрел. Но увидел только поверхность воды, в которой отражались звезды.

Волна на проводе, которая меня привела сюда, тихонько лежала на песке, свернувшись петлей. Вдруг показалось, что она подмигивает мне.

— Спасибо, — сказала женщина, принимая ведро. — А вы, собственно, кто?

— Стрельцов, — сказал я. — Иван.

Она вдруг побледнела и отпрянула.

— Вы… Ван? И — сын Стрельца? А я… а я …Непочтительная дрянь! — Она закатила себе пощечину.

— Что вы делаете?!

— Да, да… конечно …конечно… сейчас, одну секунду…

Она скрылась в домике и действительно через одну секунду появилась вновь: уже причесанная, накрашенная, в какой-то неимоверной полупрозрачной тунике…

— О, мой господин… — прошептала она приоткрытыми губами.

— А вот этого не надо, — сказал я. — Руссо туристо. Облико морале.

Похоже, она оторопела. Потом — засмеялась.

— Не может быть, — сказала она. — Тысячу лет здесь никто «Руку» не вспоминал.

— А что здесь вообще вспоминают?

— Ах, да я ведь не об этом…

— И все же?

— Ну… не знаю. Хопитов взять — они много чего цитируют, да нормальные люди их понять не могут. А вы не из Асгарда случайно?

— Нет.

— У меня подруга в Асгарде. Тревожусь я за нее…

Она посмотрела в небо. Темная суставчатая туча, выпуская впереди себя длинные крюки и когти, ползла по направлению к горе. Еще не был слышен, но предугадывался гром.

— Вот! Вот опять. Чего неймется…

— Я пойду. До свидания.

— Зачем? Не надо! Будьте здесь! Тезей уходит каждый день — биться с чудовищем. А чудовище приходит ко мне…

— Мамонт?

— Он и мамонт, он и бык… Ой, что я сказала! Так нельзя. Он узнает, и все пропало…

Испуг и дрожь ее были слишком театральными. Любительская сцена.

— Я бы тоже уехала в Асгард. Правда, там славно? Эти стены… Такое чувство защищенности… ни с чем не сравнимое… А здесь? Песок…

— Почему же вы здесь?

— Говорите мне «ты», господин. Я должна это слышать. «Ты». Скажите же так!

— Почему ты здесь?

— Ангрбода зла на меня, господин. Я боюсь ее гнева. Она превратит меня в козу.

— За что?

— Я узнала ее мужа! Он на самом деле никакой не Локи! Он — Ешитекей!

— Эшигедэй? — попробовал уточнить я, но женщина замахала на меня руками:

— Не говорите вслух! Он услышит!

— А тебя, значит, не услышит?

— Но я же молчу.

Я тоже замолчал — в короткой оторопи.

— Это я понял… Скажи-ка мне лучше вот что…