– Но вы ведь здесь не следили за нами, – сказала она, – или все-таки следили?

– Нет, – не слишком охотно согласился Малкин. – Имя Штрассера было в списке, который дал мне Макс Хартман. Там был его адрес и псевдоним.

– Он знает обо всем происходящем! – в сердцах воскликнул Бен. – Он знает всех игроков. Он рассчитал, что я в конце концов смогу выследить Штрассера.

– Но нам удалось сесть на хвост Фоглеру, который не очень беспокоился по поводу слежки за ним самим. Поэтому как только мы узнали, что он летит в Аргентину, а у нас был адрес Штрассера…

– Вы следили за домом Штрассера последние пару дней, – утвердительно заметила Анна. – Ожидая появления Бена.

Их собеседник снова оглянулся.

– Знаете что, нам нужно пошевеливаться.

– Действительно надо, но сначала все же скажите мне еще одну вещь, – продолжала Анна, – раз уж вы вели наблюдение: Штрассер только недавно возвратился в Буэнос-Айрес?

– По-видимому, да. Такое впечатление, что он вернулся откуда-то с отдыха. С ним было много багажа.

– Были у него какие-нибудь посетители после приезда?

Человек на секунду задумался.

– Насколько я видел, нет. Только медсестра, она вошла туда с полчаса назад…

– Медсестра! – воскликнула Анна. Она взглянула на белый микроавтобус, стоявший перед домом. Автомобиль был украшен надписью «Permanencia en CASA». – Быстрее! – крикнула она.

– О, боже… – пробормотал Бен, устремившись вслед за Анной, а та метнулась к парадной двери и принялась снова и снова нажимать кнопку звонка.

– Вот дерьмо, – простонала она. – Мы опоздали.

Иегудия Малкин стоял позади нее и немного в стороне.

Менее чем через минуту дверь медленно открылась. Перед ними стоял глубокий старик, увядший и сгорбленный, с обвисшей, изборожденной множеством морщин кожей на лице.

Йозеф Штрассер.

– Quien es este? – хмуро спросил он. – Se este metiendo en mis cosas – ya llego la enfermera que me tiene que revisar.

– Он говорит, что к нему пришла для осмотра его медсестра, – перевела Анна и добавила, повысив голос: – Нет! Герр Штрассер! Держитесь подальше этой медсестры, предупреждаю вас!

В глубине прихожей мелькнула белая тень.

– Анна! У него за спиной! – предупредил Бен.

Медсестра приблизилась к двери и быстро заговорила сердитым, как показалось Бену, тоном, обращаясь к Штрассеру:

– Vamos, Seсor Albrecht, vamos vamos para alle, que estoy apurada! Tengo que ver al prуximo paciente todavna!

– Она требует, чтобы он поторопился, – автоматически перевела Анна Бену. – Ей нужно посетить еще одного пациента. Герр Штрассер, эта женщина не настоящая медсестра. Я советую вам спросить у нее документы!

Женщина, в белой медицинской одежде, схватила старика за плечо и не то потянула к себе, не то дернула.

– Ya mismo, – приказала она, – vamos![114]

Свободной рукой она ухватилась за ручку двери, пытаясь закрыть ее, но Анна метнулась вперед и придержала дверь коленом.

Внезапно медсестра оттолкнула Штрассера в сторону и быстрым движением выхватила из-под халата пистолет.

Но Анна двигалась еще быстрее.

– Стоять! – рявкнула она.

Медсестра выстрелила.

В тот же миг Анна метнулась в сторону, сбив с ног не готового к этому Бена.

Откатываясь в сторону, Бен услышал выстрел и крик, похожий на рев раненого животного.

Даже не видя, он понял, что произошло: медсестра выстрелила в Анну, но Анна успела увернуться, и пуля попала в его израильского защитника.

Точно посередине лба Иегудии Малкина появилось красное овальное пятнышко, а сзади, там, где пуля вышла из черепа, взметнулся кровавый фонтанчик.

Анна мгновенно выстрелила два раза, и фальшивая медсестра выгнулась всем телом назад, а затем резко рухнула на пол.

И внезапно все стихло. В наступившей почти полной тишине Бен слышал отдаленное пение птицы.

– Бен, ты цел? – спросила Анна.

Он утвердительно промычал в ответ.

– О, Иисус! – воскликнула Анна, обернувшись и увидев, что случилось. Впрочем, она тут же резко повернулась обратно к двери.

Штрассер, одетый в бледно-голубой халат, скорчился на полу, закрыв лицо руками, и негромко скулил.

– Штрассер? – повторила Анна.

– Gott im Himmel, – простонал тот. – Gott im Himmel. Sie haben mein Leben gerettet![115]

Какие-то контуры. Бесформенные, расплывчатые, лишенные какого бы то ни было смысла и содержания, серые разводы, распадающиеся и растекающиеся в полное ничто, словно те узоры, которые рисуют высоко в небесах реактивные самолеты, когда их разгоняет ветер. Сначала возникло одно только ощущение, но без всякого осознания реальности. Ему было так холодно! Неимоверно холодно. Лишь в груди комом растекалось тепло.

И там, где было тепло, он чувствовал боль.

Это хорошо. Боль – это хорошо.

Боль была другом Архитектора. Болью он мог управлять, мог заставить ее утихнуть, когда ему это требовалось. В то же время присутствие боли говорило о том, что он еще жив.

А вот холод – это нехорошо. Это означало, что он потерял много крови.

Что его тело впало в состояние шока, чтобы уменьшить дальнейшую потерю крови: его пульс замедлился, его сердце стало биться слабее, сосуды конечностей сжались, чтобы как можно меньше крови поступало к не самым жизненно важным частям тела.

Он должен провести инвентаризацию своих жизненных ресурсов. Он неподвижно лежит на земле. Действует ли еще его слух? Несколько мгновений ничего не нарушало глубокой тишины, воцарившейся в его голове. А затем как будто заработала связь, он услышал голоса, слабые, приглушенные, вроде бы доносившиеся из дома…

Из дома.

Из какого дома?

Он, должно быть, потерял действительно много крови. Теперь ему предстояло заставить себя восстановить в памяти события последнего часа.

Аргентина. Буэнос-Айрес.

Штрассер.

Дом Штрассера. Где он ожидал Бенджамина Хартмана и Анну Наварро и где столкнулся с… с другими. В том числе с кем-то, вооруженным снайперской винтовкой.

Он получил несколько пуль в грудь. После такого никто не мог выжить. Нет! Он отогнал от себя эту мысль. Это была непродуктивная мысль. Такая мысль могла прийти в голову только любителю.

Никто в него не стрелял. Он чувствует себя прекрасно. Правда, немного устал, но с усталостью он вполне может справиться, и она ни за что не заставит его сойти с дистанции. Они считают, что он выбыл из борьбы, и это будет его решающим преимуществом. Три образа промелькнули в его памяти – лишь на мгновение, – но за это мгновение они вновь накрепко запечатлелись в его мозгу: четкие, как фотографии на паспорте, изображения его целей. По порядку: Бенджамин Хартман, Анна Наварро, Йозеф Штрассер.

Его сознание было вязким и мутным, словно старая смазка коленчатого вала, но, ничего, оно вполне работоспособно. Ведь именно сейчас ему крайне необходимо глубоко сосредоточиться: он должен перенести все свои травмы в какое-нибудь другое тело, передать все двойнику, которого он очень ярко, четко и в подробностях представит себе – это кто-то другой, а не он будет залит кровью, кто-то другой перенесет тяжелый шок. А он в прекрасном состоянии. Как только он полностью сосредоточит все свои резервы, он снова сможет двигаться, преследовать. Убивать. Его непреодолимая сила воли всегда превозмогала любые неприятности и трудности. Так же будет и сейчас.

Если бы кто-нибудь в эти минуты наблюдал за телом Ханса Фоглера, то он нипочем не распознал бы этой яростной концентрации мысли и духа – разве что легкое подергивание век, ничего больше. Каждое физическое движение теперь необходимо было точно заранее рассчитать и отмерить наименьшее усилие, необходимое для его совершения. Точно так же человек, умирающий от жажды в пустыне, рассчитывает каждый глоток воды, остающийся в его фляге. Ни одного движения не должно быть потрачено впустую.