Квартира находилась на четвертом этаже мрачного жилого дома без лифта в двенадцатом районе Вены. Она оказалась маленьким и темным закутком, где пахло застарелым табачным дымом и кулинарным жиром.
После смерти их любимого сына – ему было одиннадцать лет – они с женой развелись, сообщил мужчина. Их брак не пережил такого удара, как болезнь и смерть ребенка. Большая цветная фотография Кристофа, их мальчика, висевшая над диваном, бросалась в глаза сразу же, как войдешь в комнату. Было трудно назвать возраст ребенка: ему могло быть и восемь, и восемьдесят. Он был совершенно лысый, с отвисшим подбородком; его маленькое лицо на большой голове, морщинистое, с выпученными глазами, было лицом очень старого человека.
– Мой сын умер в санатории, – рассказывал мужчина. У него была окладистая седоватая борода, лысину на макушке окружала бахрома чахлых волос. Глаза, закрытые бифокальными очками, полны слез. – Но по крайней мере он был счастлив в конце жизни. Доктор Ленц чрезвычайно добрый и щедрый человек. Я рад, что Кристоф хотя бы умер счастливым.
– А вам приходилось навещать Кристофа там, в «Часовом заводе»? – как бы ненароком осведомился Бен.
– Нет, родителей туда не допускают. Это место только для детей. Обо всех медицинских проблемах детей заботятся опытные медики. Но он посылал мне открытки. – Хозяин дома встал и вернулся через несколько минут, в руках у него была открытка с видом. Открытка была исписана крупными ребяческими каракулями. Перевернув открытку, Бен увидел цветную фотографию альпийской горы. Внизу была напечатана подпись: «Земмеринг».
Вдова Ленца упомянула Земмеринг.
Штрассер говорил об исследовательской клинике Герхарда Ленца, находившейся в Австрийских Альпах.
Не могло ли это быть одно и то же место?
Земмеринг.
Он должен немедленно найти Анну и передать ей эту информацию.
Он оторвал взгляд от открытки и увидел, что отец тихо плачет. Прошло не меньше минуты, прежде чем этот немолодой помятый мужчина нашел в себе силы заговорить:
– Да-да, я всегда себе это говорю. Мой Кристоф умер счастливым.
Они договорились встретиться в гостинице не позже семи часов вечера.
Если она не сможет вернуться к тому времени, сказала Анна, она позвонит. А на тот случай, если ей по каким-то причинам не удастся позвонить или почему-то покажется, что это опасно, она предусмотрела запасной вариант: в девять часов вечера в «Швайцерхаусе», в Пратере.
Наступило восемь часов, но она все еще не вернулась в гостиницу и никак не дала о себе знать.
Она отсутствовала почти целый день. Даже если Ленц согласился бы принять ее, все равно она не могла провести в помещении фонда более часа или двух. Но она отсутствовала почти двенадцать часов.
Двенадцать часов.
Бен начал не на шутку волноваться.
К восьми тридцати она все еще не объявилась, и Бен отправился в «Швайцерхаус», находившийся в доме номер два на Штрассе дес Эрстен Май. К тому времени он уже места себе не находил от тревоги – он по-настоящему боялся, что с нею что-то случилось. Что я так горячусь? – одергивал он себя. Она не обязана все время докладывать мне, где находится и что делает.
И все же…
Это было популярное место, известное своим жареным окороком, который подавали с изумительным соусом из хрена и горчицы. Бен сидел один за столиком на двоих, потягивал чешское пиво «Будвайзер» и ждал.
Ждал.
От пива ему нисколько не сделалось спокойнее. Он мог думать только об Анне и о том, что могло с нею случиться.
К десяти часам она так и не дала о себе знать. Он позвонил в гостиницу, но она не пришла туда и не передала никакого сообщения. Он то и дело проверял свой телефон, чтобы убедиться, что тот включен и что она сможет дозвониться до него.
Он заказал обед на двоих, но к тому времени, когда блюда подали, он полностью утратил аппетит.
Около полуночи он вернулся в пустой гостиничный номер. Некоторое время пытался читать, но не смог сосредоточиться.
Надтреснутый, шершавый, как наждачная бумага, баритон Шардана: «Колеса, приводящие в движение другие колеса, – таким был наш образ действий…» И Штрассер проболтался об одной интриге, ведущейся внутри другой… Ленц сказал ему, что ведет работу, которая изменит мир.
Он заснул в одежде, не разбирая постели, не выключив света, и спал очень беспокойно.
Он и Питер лежали бок о бок навзничь на стоявших рядом медицинских каталках, крепко привязанные к ним; над ними возвышался доктор Герхард Ленц, облаченный в полный хирургический костюм и маску. Однако его сверкающие глаза можно было узнать совершенно безошибочно. «Мы сделаем из этих двоих единое целое, – говорил он стоявшему рядом ассистенту с невероятно длинным лицом. – Мы соединим их органы так, чтобы ни один из них не был в состоянии жить без другого. Или они оба вместе выживут, или оба вместе умрут». Скальпель плясал в руке, одетой в резиновую перчатку, как смычок скрипача-виртуоза, рассекая плоть смелыми, уверенными ударами. Боль была неописуемой.
Напрягая все силы, пытаясь вырваться из пут, он немного повернулся и увидел лицо брата; широко раскрытые, уставившиеся в одну точку глаза, застывшее на лице выражение ужаса.
– Питер! – крикнул он.
Брат молча разинул рот, и в лившемся с потолка резком свете Бен смог разглядеть, что у Питера не было языка. В воздухе тяжело запахло эфиром, и к лицу Бена с силой прижали черную маску. Но он не лишился сознания, напротив, чувство тревоги, осознание тех ужасов, которые творили с ним, еще больше усилилось.
Он проснулся в три часа ночи.
Но Анны все еще не было.
Потянулась долгая бессонная ночь.
Он пытался задремать, но у него ничего не получилось. Он испытывал мучительную тяжесть из-за того, что не мог никому позвонить, не мог сделать вообще ничего, чтобы узнать, где же все-таки она находится.
Снова сел, попробовал читать, но не мог сосредоточиться. Он мог думать только об Анне.
О, боже, как же он ее любил!
В семь утра, разбитый, с тяжелой головой, позвонил дежурному администратору гостиницы, чтобы в пятый раз спросить, не поступило ли каких-нибудь сообщений от Анны в течение ночи.
Ничего.
Он принял душ, побрился, заказал себе завтрак в номер.
Он знал, что с Анной что-то случилось; он был совершенно уверен в этом. Во всем мире не существовало никакой причины, которая могла бы заставить ее добровольно уйти, не поставив его в известность.
С ней что-то случилось.
Он выпил несколько чашечек крепкого черного кофе, затем заставил себя съесть суховатый бисквит.
Ему было страшно.
На Варнингерштрассе находится Интернет-кафе, одно из нескольких подобных заведений, внесенных в венскую телефонную книгу. Это, именовавшее себя «Интернет бар/кафехаус», оказалось залом, ярко освещенным простыми люминесцентными трубками, где на небольших круглых столиках из формайки стояло несколько несерьезных с виду компьютеров «Макинтош», а в углу шипела большая кофеварка. Пол был липким, и в помещении стоял густой пивной дух. За пятьдесят австрийских шиллингов здесь можно было получить тридцать минут доступа к Интернету.
Он набрал слово «Земмеринг» в нескольких поисковых окнах, используя разные тематические запросы и контекст, и получил в ответ рекламные объявления лыжных курортов, гостиниц, а также большое общее описание деревни и лыжного курорта, находящегося в Австрийских Альпах, приблизительно в девяноста километрах от Вены.
Впадая в отчаяние, сознавая, что, возможно, допускает ужасную ошибку, он нашел телефон-автомат и позвонил в «Фонд Ленца». Последнее место, которое, как он точно знал, она посетила. Это было, скорее всего, бессмысленно, более того, это был почти безумный поступок – спрашивать о ней там, – но что еще ему оставалось делать?
