На вторую в своей жизни песчаную бурю я смотрел с опаской, прикидывая, чем она может навредить моему пароходу. Локаторов у нас нет. Палубные механизмы под чехлами, по-походному. Нанесет песка в помещения — уберем. Послал матроса, чтобы предупредил всех и проверил, закрыты ли иллюминаторы в моей каюте и местах общего пользования. Буря навалилась на нас мягко, словно укутывала заботливо. Песчинки застучали в иллюминаторы ходовой рубки. Видимость резко упала. Я с трудом мог разглядеть бак. Вроде бы больше никаких неприятностей шарав нам не принесла. Я даже решил не снижать скорость, чтобы поскорее выбраться из нее. Встал в правом углу у лобового иллюминатора, покрытого снаружи пылью, из-за чего мачты казались размытыми, и начал обдумывать, в какой порт заглянуть первым делом? Может, завернуть в Персидский залив и посмотреть, что там сейчас творится? Никак не мог привыкнуть от мысли, что там сейчас нет шейхов-миллиардеров.
О том, что что-то не так, я догадался только минут через двадцать. Штурвал поскрипывает, когда рулевой поворачивает его. «Катрин» на малой волне хорошо держит курс, подруливать надо редко, а сейчас матрос делал это слишком часто. Я присмотрелся и заметил, что он подруливает в одну сторону, влево, на бурю. Я подошел и посмотрел на магнитный компас. Курс рулевой держал правильный, но интуиция подсказывала мне, что магнитный курс слишком отличается от истинного. Или в этом районе очень большая магнитная девиация, или ее создала магнитная буря.
— Пошли помалу вправо, — приказал я рулевому.
Остров Перим, который был по правому борту, мы уже прошли, до Семи Братьев еще далеко, а вот по левому борту берег сравнительно близко.
И тут меня отбросило к лобовым иллюминатором, потому что пароход резко остановился. Затем я услышал резкий скрежет распарываемого железа. Всю свою жизнь боялся налететь на подводный риф. Видимо, напросился…
Я дал команду остановить оба двигателя, после чего объявил звонком общесудовую тревогу и вышел на левое крыло, чтобы глянуть, насколько серьезно влипли. В лицо мне словно швырнули горсть песка. Я закрыл заслезившиеся глаза, повернулся спиной к ветру, протер их. Судя по наклоненной вперед и осевшей глубже носовой половине парохода, распороло нас примерно до мидель-шпангоута. Точно сказать не могу, но, скорее всего, напоролись мы не днищем, а бортом, или и днищем и бортом, потому что воду набирали быстро, слишком быстро.
Я вернулся в ходовую рубку и приказал собравшимся там штурманам:
— Объявить шлюпочную тревогу! Эвакуироваться всем!
После чего спокойно, чтобы не вызвать панику, пошел в свою каюту. Там было полумрак. Под запыленным иллюминатором, с трудом пропускающим свет, накопилась внутри горка светло-коричневого песка. Я начал быстро собирать вещи. Шторма нет, так что неизвестно, будет перемещение или нет, но на всякий случай надо предполагать худшее. Первым делом натянул на себя спасательный жилет, всегда готовый к подобному случаю. В жилете спрятан небольшой запас золотых и серебряных монет, несколько драгоценных камней и, самое главное, в плотно закрытом и обработанном воском тубусе два документа на вклады в «Банке Нью-Йорка» и «Банке Ливерпуля». Банки теперь стали более надежными, так что через несколько (интересно, сколько?) десятилетий на обоих будет по значительной сумме, которые помогут мне вести тот образ жизни, к которому привык за последние годы. Дальше нацепил на себя сагайдак, саблю и кинжал. Огнестрельное оружие брать не стал. Может, в следующей эпохе в этих краях нельзя носить оружие без разрешения властей, а лук, саблю и кинжал легко выдать за коллекционные, исторические. Они уже сейчас таковыми являются. В сумку на длинном ремне, надетом через левое плечо, закинул второй тубус с картой из Александрии, которая тоже раритет, причем дорогой, бутылку вина и два яблока, которые попали под руку. Воду набрать в серебряную флягу не успел, потому что пароход начал резко крениться на левый борт, и перестук обоих двигателей, к которому я привык за время рейса, как к естественному фону, обычно не замечая его, вдруг резко прекратился, и наступила непривычная тишина, вызвавшая чувство опасности. Длилась она не долго, потому что где-то внутри надстройки послышался рокот мощного потока воды. Мне сразу пришло в голову, что могут рвануть котлы, если на них снаружи попадет холодная воды. Так ли это — не знаю, но, вспомнив, как летал после взрыва крюйт-камеры, плюнул на остальное барахло и выскочил из каюты. По наклоненной палубе коридора пробежал, придерживаясь рукой за переборку, к открытой двери на корму. Там никого не было. Отсутствовали и все судовые шлюпки. Не зря я тренировал экипаж по шлюпочной тревоге. Удрали быстро и без любимого капитана. Осознав эту приятную мысль, добрался до фальшборта, перевалился через него. Вода показалась теплой, приятной. Вряд ли тонущее судно образует мощную воронку, в которую меня затянет, потому что глубины тут небольшие, но на всякий случай ждать не стал, сделал несколько гребков в сторону берега, после чего оглянулся. Парохода позади меня не было. Он словно бы растворился в песчаной буре, которая, как мне показалось, начала стихать. Я сплюнул соленую горькую воду, попавшую в рот, и поплыл к азиатскому берегу, навстречу ветру, несущему песок.
