Столбы серого дыма клубились от перестроенных кухонь и покрытой новой крышей цитадели с казармами. Зубцы стен и башен были покрыты снегом и увешаны сосульками. Все краски исчезли из Винтерфелла, и остались только серые и белые. Цвета Старков. Теон не знал к добру это или к злу. Даже небо было серым. Серое на сером и еще серее. Весь мир был серым, куда ни глянь все серое, кроме глаз невесты. Глаза невесты были карими. Большие, карие и полные страха. Несправедливо, что она искала у него помощи. Что она думала, что он позовет крылатого коня и улетит с ней отсюда как герой из сказки, которые она любила слушать с Сансой? Я даже себе не могу помочь. Вонючка, Вонючка, это рифмуется с "покорностью".
По всему двору висели на пеньковых веревках полузамершие мертвецы, их распухшие лица белели инеем. Когда авангард Болтона достиг Винтерфелла, замок кишел самовольными захватчиками. Больше двух дюжин были изгнаны остриями копий из их гнездышек, сделанных ими посреди полуразрушенных цитаделей и башен замка. Самых наглых и наиболее грубых повесили, оставшихся привлекли к работе. "Служите хорошо", — говорил им Лорд Болтон, — "и я буду милостив". Камня и древесины было в достатке с близким Волчьим лесом под рукой. Сперва возвели новые крепкие ворота на замену сожженных. Потом очистили обрушившуюся крышу Большого Зала и поспешно возвели новую вместо нее. Когда работа была сделана, лорд Болтон повесил рабочих. Верный своему слову он оказал им милость и не стал снимать с них кожу.
Тем временем прибыла остальная часть армии Болтона. Только они подняли оленя и льва Короля Томмена над стенами Винтерфела, как ветер начал завывать с севера, и ободранный человек Дредфортов был поднят ниже. Теон приехал в свадебном поезде Барбрей Дастин вместе с самой ее Милостью, ее ополчением из Барроутона и будущей невестой. Леди Дастин настаивала, что она должна опекать Леди Арью до того, как она выйдет замуж, но теперь это случилось. Сейчас она принадлежит Рамси. Она произнесла клятву. Благодяря этому браку Рамси станет Лордом Винтерфелла. До тех пор пока Джейн старается не злить его, он не имеет оснований причинять ей вред. Арье. Ее имя — Арья.
Даже внутри обитой мехом перчатки руки Теона начали пульсировать от боли. Довольно часто его руки болели и хуже, особенно отсутствующие пальцы. Неужели действительно было время, когда женщины жаждали его прикосновения? "Я сделал сам себя принцем Винтерфелла", подумал он, "и с этого все началось". Он думал, что люди будут петь о нем через сто лет и рассказывать сказки о его смелости. Но если кто-то и говорил о нем сейчас, то как о Теоне Перевертыше, и они рассказывали сказки о его предательстве. Этот замок никогда не был моим домом. Я был заложником здесь. Лорд Старк не обращался с ним жестоко, но длинная тень его двуручного меча всегда была между ними. Он был добр ко мне, но не любил. Он знал, что однажды ему может понадобиться моя смерть.
Теон держал глаза опущенными, когда он переходил двор, лавируя между палатками. "Я научился драться в этом дворе", думал он, вспоминая теплые летние дни, проведенные в спаррингах с Роббом и Джоном Сноу по присмотром старого Сира Родрик. Это было в прошлом, когда он еще был целым, когда он мог сжимать рукоять меча не хуже любого другого. Но этот двор также вызывал и темные воспоминания. Именно здесь он собрал людей Старка в ночь, когда Бран и Рикон бежали из замка. Тогда Вонючкой был Рамси. Стоя рядом с Теоном, он предложил ободрать несколько пленников, чтобы заставить их сказать, куда убежали мальчики.
"Тут не будет сдираний кожи, пока я — Принц Винрефела", — ответил Теон, предполагая насколько коротким будет его правление. Никто из них не поможет мне. Я знал их пол жизни, и никто из них мне не поможет. Даже так, он сделал все возможное, что бы защитить их, но как только Рамси снял личину Вонючки, он убил всех мужчин, включая железнорожденных Теона. "Он сжег моего жеребца." Это было последнее, что он видел в день падения замка: горящий Улыбчивый, огонь, скачущий на гриве, ярость, удары копытами, крик, его глаза, побелевшие от ужаса. Здесь, в этом самом загоне.
Двери Большого Зала замаячили перед ним; заново сделанные, чтобы заменить сгоревшие двери, они казались ему грубыми и уродливыми, необработанные доски, соединенные в спешке. Их охраняла пара копьеносцев, сгорбившихся и дрожащих под толстыми меховыми плащами, с бородами, покрытыми коркой льда. Они обиженно взирали на него, когда он проковылял по лестнице, толкнул правую дверь и проскользнул внутрь.
В зале было приятно тепло и светло от факела. Он был переполнен более, чем Теон когда-либо видел. Теон позволил теплу нахлынуть на него, потом стал пробивался к началу зала. Мужчины сидели тесно, колено к колену вдоль скамей, и были зажаты так сильно, что слуги должны были извиваться между ними. Даже рыцари и лорды выше соли удовольствовались меньшим местом, чем обычно.
Около возвышения, Абель перебирал струны лютни и пел “Непорочных Дев Лета.” Он называет себя бардом. На самом деле он больше сводник. Лорд Мандерли привез музыкантов из Белой Гавани, но ни один не был певцом, поэтому когда Абель появился в воротах с лютней и шестью женщинами, он был принят радушно. “Две сестры, две дочери, одна жена, и моя старая мать,” утверждал певец, хотя никто не был похож на него. “Некоторые танцуют, другие поют, одна играет на трубе и одна на барабане. Кроме того, они хорошие прачки.”
Бардом он был или сводником, но голос Абеля звучал сносно, и играл он неплохо. Здесь, среди развалин, это было большее, чего можно было бы ожидать.
Вдоль стен висели знамена: лошадиная голова Рисвеллов в золотом, коричневом, сером и черном; ревущий гигант Дома Амберов; каменная рука Дома Флинтов из Кремневого Пальца; лось Хорнвуда и водяной Мандерли; черный боевой топор Сервина и сосны Толлхарта. Все же их яркие цвета не смогли полностью скрыть ни почерневшие стены за ними, ни доски закрывавшие дыры, которые были когда-то окнами. Даже крыша была не такой, из неструганных новых балок, легких и ярких, старые стропила были покрыты копотью, почти черной благодаря столетиям дыма.
Самые большие знамена были позади возвышения, лютоволк Винтерфелла и ободранный человек Дредфорта висели за новобрачными. Вид знамени Старков задел Теона сильнее, чем он ожидал. "Ошибка, это ошибка, ошибка такая же, как и ее глаза. Гербом Дома Пул была голубая броня на белом, обрамленная серой сеточкой. Этот герб они должны были повесить."
“Теон Перевертыш”, - сказал кто-то, когда он прошел. Другие мужчины отворачивались при виде его. Презирали. А почему нет? Он был предателем, который взял Винтерфелл предательством, убил названных братьев, сдал собственных людей, чтобы им сняли кожу во Рву Кейлин и положил молочную сестру в кровать лорда Рамси. Русе Болтон мог использовать его, но настоящие северяне должны презирать его.
Недостающие пальцы на левой ноге придали ему скособоченную, нескладную походку, выглядевшую потешно. Позади себя он услышал женский смех. Даже здесь, в этом полузамерзшем внутреннем дворе замка, окруженном снегом, льдом и смертью, были женщины. Прачки. Это было вежливым названием следующих за лагерем, вежливым названием шлюх.
Теон не мог сказать, откуда они взялись. Только, казалось, что они появились, как личинки на трупе или вороны после сражения. Армии привлекали их. Некоторые были опытными шлюхами, которые могли трахнуть двадцать мужчин за ночь и перепить их всех. Другие выглядели столь же невинными как девицы, но это было ловким приемом их ремесла. Некоторые были лагерными невестами, связанные с солдатами, за которыми они следовали со словами молитвы одному богу или другому, обреченные быть забытыми, как только война закончится. Они нагрели бы кровать мужчины ночью, починили бы дырки в его ботинках утром, приготовили бы ему ужин и ограбили бы его труп после сражения. Некоторые даже немного стирали. С ними иногда были бастарды, несчастные, грязные существа, родившиеся в одном лагере или другом. И даже, такие как они осмеивали Теона Перевертыша. Пусть смеются. Его гордость погибла здесь, в Винтерфелле; для такого как он не было места в темницах Дредфорта. Если ты узнал поцелуй ножа для снятия кожи, смех теряет силу причинить боль.
