Она теперь ощущала потоки воздуха на своей коже. Могла найти кухни по их аромату, отличить по запаху мужчину от женщины. Она узнавала Умму, прислужников и служителей по особенностям их поступи, могла отличать одного от другого до того, как они приближались достаточно, чтобы уловить их запах (но не бродяжку или доброго человека, которые вообще не производили звуков, если только не хотели этого). Кроме того, аромат имели свечи, горевшие в храме; даже неароматические давали слабый след дыма от фитилей. Все запахи стали очень красноречивыми, когда она научилась использовать свой нос.

У мертвецов тоже был свой особенный запах. Одной из ее обязанностей было находить их в храме каждое утро, какое бы место они не выбрали, чтобы прилечь и закрыть глаза после того, как напились из бассейна.

Этим утром она нашла двоих.

Один умер у ног Неизвестного, над ним трепетала одинокая свеча. Она почувствовала ее тепло и аромат, приятно щекочущий ноздри. Свеча горела темно-красным пламенем, она знала это; тому, у кого есть глаза, труп показался бы покрытым краской румянца. Перед тем, как позвать прислужников, чтобы унесли его, она встала на колени и ощупала его лицо: проследила линию челюсти, провела пальцами по щекам и носу, коснулась волос. Волнистые волосы, и густые. Красивое лицо без морщин. Он был молод. Она была удивлена: что привело его сюда, искать дара смерти? Умирающие браавосцы часто находили путь в Дом Черного и Белого, чтобы поторопить конец, но у этого человека не было ран, которые бы она могла найти.

Второе тело было телом старухи. Она отошла, чтобы заснуть на кушетке в одной из скрытых ниш, где специальные свечи вызывали видения всего, что было любимым, а теперь утрачено. Сладкая смерть и благородная, любил говорить добрый человек. Ее пальцы сказали ей, что старая женщина умерла с улыбкой на лице. Она была мертва недолго, тело было еще теплым. Ее кожа такая сухая, как кожаная вещь, которую сгибали и мяли тысячу раз.

Когда пришли прислужники, чтобы унести труп, слепая девочка последовала за ними. Она позволила звуку шагов вести ее, но, когда они спускались по ступенькам, она считала. Она знала число ступенек всех лестниц. Под замком был лабиринт подвалов и туннелей, где даже люди с двумя хорошими глазами часто терялись, но слепая девочка изучила каждый их дюйм, и у нее была трость, помогающая находить дорогу, когда память подводила.

Трупы положили в подвале. Слепая девочка отправилась работать в темноте: снимать с мертвых обувь, одежду и другие пожитки, опустошать их кошельки и считать деньги. Умение различать монеты с одного прикосновения было одной из первых вещей, которым бродяжка научила ее после того, как они отобрали ее глаза. Браавосские деньги были старыми друзьями — ей достаточно было просто провести кончиками пальцев по их лицевой стороне, чтобы узнать их. С монетами других стран и городов, особенно дальних, было сложнее. Волантисские хоноры были наиболее обычны: маленькие монеты не больше пенни с короной с одной стороны и черепом — с другой. Лиссенийские были овальные с изображением обнаженной женщины. На других деньгах были оттиснуты корабли, слоны, козы. На вестеросских монетах была голова короля, а на обороте — дракон.

У старухи не было кошелька и вообще ничего ценного, за исключением кольца на худом пальце. На красивом мужчине она нашла четыре золотых дракона из Вестероса… Она водила большим пальцем по самому потертому из них, пытаясь понять, какой король изображен на нем, когда услышала, как позади нее тихо открывается дверь.

— Кто там? — спросила она.

— Никто, — голос был низкий, неприятный, холодный.

Его обладатель двигался. Она шагнула в сторону, схватила трость, подняла ее, защищая лицо. Дерево ударилось о дерево. Сильный удар почти выбил трость из ее руки. Она все же удержала ее, хлестнула в ответ… и нашла только воздух там, где он должен был быть.

— Не там, — сказал голос. — Ты слепая?

Она не ответила. Разговор только заглушил бы звуки, которые он мог произвести. Он будет двигаться, она знала. Влево или вправо? Она прыгнула влево, качнулась вправо. И получила болезненный удар сзади по ногам.

— Ты глухая?

Она завертелась, с тростью в левой руке, суетливо и растерянно. Услышала слева звук смеха. И хлестнула вправо.

На этот раз попала. Ее трость звучно щелкнула о его. Удар отдался в ее руке.

— Хорошо, — произнес голос.

Слепая девочка не знала, кому принадлежал голос. Один из служителей, думала она. Она не помнила, чтоб слышала этот голос когда-либо раньше, но кто сказал, что слуги Многоликого не могут менять свои голоса так же легко, как и лица? Кроме нее, в Доме Черного и Белого было два прислужника, три служителя, кухарка Умма, и два жреца, которых она называла бродяжка и добрый человек. Другие приходили и уходили, иногда тайно, но только эти жили здесь. Ее противником мог быть любой из них.

Девочка рванулась в сторону, вращая тростью, услышала звук позади себя, развернулась, ударила воздух. И вдруг запуталась ногами в собственной трости, ободрав ею голень, когда попыталась крутнуться снова. Она споткнулась и упала на одно колено, да так, что прикусила язык.

Она замерла. Неподвижная, как камень. Где он?

Он рассмеялся у нее за спиной. И резко ударил по уху. Потом хлестнул по пальцам, когда она вскочила на ноги. Ее трость со стуком упала на каменный пол. Она зашипела от бессильной ярости.

— Продолжай. Подбери трость. Я закончил бить тебя на сегодня.

— Никто не бил меня.

Девочка ползала на четвереньках, пока нашла трость, затем вскочила на ноги, помятая и перепачканная. В подвале было тихо. Ушел. Или нет? Он мог стоять прямо рядом с ней. Слушай его дыхание, сказала она себе, но ничего не было слышно. Она послушала еще немного, отложила трость и продолжила работу. Если бы у меня были глаза, я избила бы его в кровь. Однажды добрый человек вернет их ей, и она покажет им всем.

Труп старухи уже остыл, а тело мужчины окоченело. Девочка привыкла к этому. Обычно она проводила больше времени с мертвыми, чем с живыми. Ей не хватало друзей, которые были у нее, когда она была Кошкой из Каналов: старого Бруско с его больной спиной, его дочерей Тали и Бри, лицедеев с Корабля, Мерри и ее шлюх из Веселого Порта, других портовых жуликов и прощелыг. Больше всего она скучала по временам, когда была Кошкой, даже больше, чем по своим глазам. Ей нравилась жизнь Кошки, больше, чем когда-либо нравилась жизнь Соленой, Голубенка, Ласки или Арри. Я убила Кошку, когда убила певца. Добрый человек сказал ей, что они забрали бы у нее глаза все равно, чтобы помочь ей научиться использовать другие чувства, но не на полгода. Слепые служители были обычны в Доме Черного и Белого, но не такие юные, как она. И все-таки девочка не сожалела. Дареон дезертировал из Ночного Дозора, он заслужил смерть.

Она рассказала тогда все доброму человеку.

— Разве ты бог, чтобы решать, кому жить и кому умереть? — спросил он ее.

— Мы одариваем тех, кто отмечен Многоликим, после молитв и жертвы. Так было всегда, с самого начала. Я рассказывал тебе, как мы появились, как первый из нас откликнулся на мольбу невольника, который желал смерти. Дар получал только тот, кто жаждал его, вначале… Но однажды первый из нас услышал, как невольник молил не о собственной смерти, а о смерти хозяина. Он так страстно желал этого, что предлагал все, что у него было, лишь бы его мольба получила отклик. И нашему первому брату показалось, что эта жертва должна быть угодна Многоликому, поэтому той же ночью удовлетворил мольбу. Затем он пошел к невольнику и сказал: "Ты предлагал все, что у тебя есть, за смерть этого человека, но у рабов нет ничего, кроме их жизней. Это все, что бог хочет от тебя. До конца своих дней на земле ты будешь служить ему." С того момента нас стало двое.

Его рука сомкнулась вокруг ее руки, нежно, но крепко.

— Все должны умереть. Мы инструмент смерти, сама по себе. Убив певца, ты присвоила себе права бога. Мы убиваем людей, но не беремся их судить. Ты поняла?