Однако перед самой дверью редакционной комнаты девушка замерла в нерешительности. Внутри было полно народа, стоял обычный шум, все были заняты делом, там царила та самая суета, которой она тщательно избегала в эти последние недели. Она не знала, хватит ли у нее сил вновь окунуться в эту бурную активность, не рано ли она выбралась из своего одиночества...

Пока Шерил прикидывала, что ей делать — бежать прочь или зайти в редакционную комнату, — в коридоре за ее спиной возник Стюарт.

— Ба, Шерил! — воскликнул он. — Где ты пропадала столько времени?

Отступать было поздно. Шерил навесила на рот улыбку, приветливо помахала приятелю и зашла в редакционную комнату.

Там ее немедленно окружили коллеги. Все шумно и радостно приветствовали ее. Первые несколько минут девушка была на седьмом небе от счастья — таким теплым ей показался прием старых друзей. Она нужна в редакции. Она здесь не лишняя. Ее любят..

Но тут кто-то из парней как-то слишком эротично погладил ее руку, другой как бы между прочим провел своей ручищей по ее спине и по верху ягодиц, а Эдди, тот просто облапил ее — совсем не по-дружески.

Шерил запаниковала и шарахнулась от слишком рьяных обнималыциков. Они что, шутят? С какой стати они так завелись? Джинсы на ней в обтяжку, блузка прозрачная... но ведь под ней лифчик.

Шерил вдруг ощутила себя голой, уязвимой.

Они тут что, совсем обалдели?

Ее прошиб пот, стало вдруг трудно дышать, тут она заметила, что в комнате присутствуют далеко не все редакторы. Скажем, нет Стива. И Форда. В ее голове мелькнула мысль, что они могут быть на задании, но интуиция почему-то подсказывала ей, что они больше не работают в "Сентинел".

Да и сама редакционная комната решительным образом изменилась. Нет больше плакатов на стене за ее рабочим столом. Исчезли все растения, которыми Нортон украсил это просторное помещение. Да и сам Нортон пропал — дверь в его комнату была открыта, и Шерил видела, что там сняты жалюзи, мебели вполовину меньше и стол куратора непривычно голый. Редакционная комната выглядела запущенной. Конечно, тут всегда царил беспорядок, однако теперь добавились грязь, пыль и мусор по углам. На плитках пола чернели полосы, на стенах кое-где обвалилась штукатурка. Впечатление разрухи больно ударило по нервам Шерил.

Она скороговоркой поблагодарила коллег за ласковый прием, объяснила Джиму, что долгое время болела, но теперь в форме и готова взяться за работу. Джим одобрительно кивнул, и Шерил отправилась на свое обычное место. Она была рада, что шкафы наполовину заслоняют ее от всех прочих — можно немного расслабиться и подумать в своем углу, за своим рабочим столом.

Пока Шерил перебирала залежи неотредактированных статей на столе, остальные сотрудники понизили голоса. Девушка поняла, что они оживленно судачат о ней — перемывают косточки. Делая вид, что вся погрузилась в чтение, Шерил напряженно вслушивалась в болтовню соседей. Толком она ничего не могла разобрать в их шушуканье, но ей показалось, что в какой-то момент Эдди произнес "чокнутая сучка", а Фарук — "самовлюбленная задница". Почудилось? Или она слышала это на самом деле?

Тут до нее вдруг дошло, что в этом семестре она единственная девушка во всем редакционном коллективе. Как так вышло? Может, Нортон и Джим не любят женщин-журналисток и ее взяли лишь для квоты — возможно, по инструкции в "Сентинел" должна быть как минимум одна женщина-редактор? Может статься, Джим терпит ее лишь как необходимое зло? А может... может, ее не выгоняют именно потому, что она женщина? И вся редакция вожделеет ее?

Шерил вспомнился страшный уборщик на лестнице, и в редакционной комнате вдруг стало нестерпимо душно и тесно...

Она принудила себя сделать несколько глубоких вдохов. Не могли ее взять редактором только для того, чтобы попользоваться ею как женщиной. Это глупая и странная мысль. Джим совсем не такой, он порядочный...

С чего она взяла, что Джим — порядочный? Внешность обманчива...

Ее словно что-то толкнуло изнутри, и Шерил быстрым движением открыла верхний ящик своего стола. Там, на стопке бумаги, лежал нож. Длинный, хорошо заточенный. Посверкивает. Хотя она не клала его туда, Шерил скорее обрадовалась появлению ножа, чем удивилась. Она осторожно прикоснулась к лезвию пальцем, погладила сталь. Ощущение было приятным, успокаивающим.

Ах, если бы нож был с ней тогда, на лестнице! Она бы отрезала яйца этому подонку!

Шерил во всех подробностях представила, как она бы это сделала. Как схватила бы этот синеватый мешок и полоснула по нему лезвием, как полилась бы кровь...

Вот зачем она сюда пришла! Вот та важная миссия, которая предстоит ей сегодня! Теперь она знает, что ей нужно сделать.

Отрезать насильнику яйца.

Это судьба. Кто-то положил нож в ящик ее письменного стола — и очень вовремя. А теперь что-то подталкивает ее совершить Поступок. Все замечательно: есть орудие, есть желание употребить его. Это судьба.

Шерил подняла голову. Из-за шкафа ей был виден Джим. Он встретился с девушкой глазами и дружелюбно улыбнулся. Она улыбнулась ему в ответ, думая о том, с каким наслаждением отрезала бы ему все "мужское хозяйство" целиком.

— Надеюсь, теперь у тебя дела пойдут хорошо, — сказал Джим.

Шерил энергично кивнула, продолжая весело улыбаться, потому что как раз в этот момент представляла, как хлынет кровь из паха главного редактора.

— Со мной все в порядке, — сказала она. — И дальше будет только лучше.

Сидя на скамейке в центре главной площади, Рон Грегори пытался сосредоточиться на чтении — на коленях у него лежала книга по истории.

Но ничего не получалось.

Последнее время он разучился сосредоточиваться на занятиях. Не мог заставить себя заниматься скучными материями и совсем забросил учебу — только ходил на лекции и семинары, а мыслями был далеко.

Это началось после разнузданной вечеринки у профессора Култера.

С тех пор, как он совокуплялся с Мияко.

Происшедшее и тогда и сейчас казалось ему чем-то нехорошим. Напрасно Рут с пеной у рта убеждала его, что ничего особенного не случилось, что Мияко делала это по своей воле и ради своего удовольствия, что события той вечеринки не выходят за рамки нормального и естественного. Напрасно Рут говорила, что пора бы Рону повзрослеть, перестать быть таким ханжой и занудой. Несмотря на ее слова, у него в голове все мутилось при воспоминании о тогдашних событиях; он переживал их в уме снова и снова — и не мог понять смысла. В ушах и по сей день звучали вроде бы похотливые вскрики Мияко, а перед глазами стояло то выражение растерянности и паники, которое возникло на ее лице в самом конце. Ему было очевидно, что она не хотела умирать. Вполне вероятно, что Мияко мечтала о мучительной, садистской смерти, но перед пытками ее душа дрогнула, и она уже больше не хотела смерти... Похоже, он один из всех гостей заметил, что убивают человека, который не желает быть убитым...

Мысль о том, что на его глазах замучили прекрасную девушку, в последний момент ужаснувшуюся темной бездны и убитую вопреки своей воле, — эта мысль преследовала Рона и день, и ночь.

С Рут они расстались — быть может, так оно и лучше. Это она решила порвать с ним. После той страшной вечеринки Рон отказывался встречаться с Рут — предпочитал сидеть дома, ворочая в голове свои мучительные мысли. Она скучала, дулась и неоднократно предупреждала, что если он будет и дальше оставаться угрюмым затворником, то она с ним не останется. Часть его души хотела именно этого — чтобы Рут бросила его. Поэтому Рон и не старался выйти из состояния полусонной одури, изменить свое поведение, воспрянуть к жизни — словом, и пальцем не пошевелил, чтобы удержать Рут.

С редакцией тоже было покончено. После того как Рон вступил в коммуну Тета-Мью, он стал все реже появляться в редакции, запорол по лени и апатии два-три задания, а потом и вовсе перестал туда ходить. С Джимом они на эту тему не говорили, официального заявления об увольнении Рон не подавал — он и тут все пустил на самотек.