Скорее всего, просто так внутрь не пустят — даже несмотря на плащ. Но варианты есть.

Однако варианты не потребовались. Приближаясь к зданию с торца, Игги заметил двоих людей по разные стороны ограды. Снаружи стоял плотный мужчина в мураддинских одеждах, внутри — женщина, которую Игги узнал моментально, по одному силуэту. Не Фархана, к сожалению.

Это была Ирма. Она коротко переговорила с мураддином, кажется — что-то передала через решётку. Тот торопливо зашагал прочь.

Сцена Игги не понравилась. А Ирме ещё больше не понравилось, когда она внезапно увидела солдата перед собой.

— Ты что тут делаешь?

— А ты? — Игги рассудил, что имеет полное право задать такой вопрос.

Всё-таки он теперь пусть самый младший по чину, но офицер. А женщины отряда, чьими бы они ни были — это всё-таки женщины. Командуют не они.

Ирма не была такой красавицей, как Гретель — по крайней мере, на вкус Игги. Золотистые волосы и голубые глаза нравились ему больше, чем рыжие и зелёные. Да и солидные достоинства фигуры Гретель впечатляли больше, что говорить. Зато Ирма была одета великолепно — в облегающее атласное платье, при жемчуге, золотых браслетах и огромных серьгах с изумрудами.

Она только поначалу разозлилась. Затем подступило смущение.

— Не говори никому.

— Ну, знаешь, при всём уважении… У меня должность. Объясни, если это твои дела, а не капитана.

— Может, и капитана.

— Тогда ты не просила бы никому не говорить.

Логично. Ирма опустила глаза.

— Ты же из-за Фарханы пришёл, да?

— Угу, из-за неё. Мне бы с ней встретиться, понимаешь… И кстати, ты бы мне очень помогла. Ты же знаешь их язык. Тогда, считай, в расчёте: я никому ничего не скажу.

— Не велено к ней пускать. — слова Ирмы звучали виновато. — Я бы договорилась, но при ней сегодня… ну, не те люди. Я же, ну… меня не все слушают. Понимаешь… этот человек… ну, это кто-то из её местной родни. Я просто послание передала, Фархана очень просила. Она не знает, остаться тут или пойти с нами. Ты же понимаешь, положение теперь сложное.

— Понимаю.

Игги вздохнул. Именно он это положение осложнил — во всех смыслах. Если бы не Игги, резни в богатом фадлском доме не случилось бы. И капитан недаром сказал в тот день: история ещё не окончена. С другой стороны, кабы не Игги — Фархана сейчас наверняка была бы мертва.

Он надеялся, что девушка это понимает.

Десятник вспомнил тот вечер. Вспомнил заплаканные чёрные глаза мураддинки, стоявшей перед ним на коленях. Воспоминания с каждым днём становились отвратительнее, но Игги просто не мог заставить себя всё забыть. Отчаянно требовалось сказать Фархане хотя бы пару слов. Пусть даже она плюнет ему в лицо.

— Я не могла ей отказать. Я, ну… я её понимаю.

Игги в общих чертах знал, почему Ирма так хорошо понимает Фархану, но об том разумно было никогда не говорить. Есть вещи, о которых следует молчать, даже если все всё знают и никакого секрета нет. Иначе получится нехорошо.

Как и если Игги расскажет о письме, тайком переданном Ирмой. Если по-честному — он обязан был рассказать. Если женщины делают что-то тайком — жди беды! Отец вообще наставлял когда-то Игги: все беды от женщин! Сам-то папенька отлично знал, о чём говорил. Кабы не женщина — он никогда не сделался бы наёмником.

Да, Игги был обязан раскрыть командирам маленький секрет Ирмы. Но не хотел этого делать.

— Можешь хотя бы сказать ей, что я приходил? И объяснить, почему. Тебе, может…

Он вспомнил взгляд Гретель. «Миленько… и что ты ей скажешь?». Пусть эти женщины сами были людьми войны, сами иной раз убивали, но всё-таки они прежде всего женщины. У них свой взгляд на все вещи — и своя особая солидарность.

— …я имею в виду, Ирма… Может, тебе всё это не очень понятно. И даже противно. Но я, просто… блин, как это сказать? Короче, понимаешь: плащ, звание — это всё фигня. Я ни к чему не привык. Ну и вот, значит…

— Перестань.

Ирма протянула руку через решётку. Коснулась лица солдата: в том самом месте, где его закрывал оранжево-красный платок. Получилось очень трогательно. Пусть Ирма была младше Гретель, но всё равно почти вдвое старше Игги. В её прикосновении солдат ощутил нечто материнское.

Игги даже вспомнил мать, давно погибшую по глупой случайности. Чем-то она напоминала Ирму. Не поймёшь только, чем: волосы у матери были чёрными-чёрными, глаза — необычно узкими. Прежде, чем оказался в Муанге, Игги не видел сколь-нибудь похожих людей. А уж с типичной лимландкой, казалось бы, ровно ничего общего. Но…

— Ты хороший мальчик. — шепнула Ирма. — И хороший солдат. Если хочешь знать, ты чем-то похож на капитана. Я думаю, ты далеко пойдёшь.

Юноша даже вообразить не мог, чем напоминает Ржавого Капитана. Но Ирме, наверное, было виднее. Защемило в груди, десятник с трудом сохранил самообладание.

— Ты только передай ей, хорошо?

— Хорошо.

— Ладно. Я ничего не видел, если что. Я пойду.

«Хороший мальчик»… Конечно, женщина просто пыталась его приободрить. Игги понимал: он не плохой человек, как Кеннет. И не хороший, как Ирма.

Он где-то посередине.

***

В гостях у адмирала Алиму пришлось пить ром, а здесь пили вообще всё подряд. Но деваться некуда: оставалось поспевать за офицерами Ржавого отряда, стараясь при том сохранить голову хоть сколь-нибудь работающей.

Они сидели за столом, что мураддину было непривычно. Шеймус расположился во главе — еле-еле уместившись на самом большом кресле. Он был одет на местный манер, что Алима порядком удивило. Капитан опрокидывал рюмки одну за другой: с изумительной лёгкостью, как будто в них была вода. И всё как будто не пьянел.

Но именно «как будто». Неспроста ведь теперь Шеймус произносил столь многословную речь в ответ на случайный, короткий вопрос?

— Я не поклоняюсь никаким богам, потому что мне ничего от них не нужно. Жил ли я у Творца Небесного за пазухой? От рождения не досталось ни богатств, ни титула, ни даже фамилии. А когда я ещё читал молитвы — не похоже, чтобы кто-нибудь на небесах к ним прислушивался. Но мне это не помешало. Когда-то я рос безграмотным крестьянином, а теперь говорю и читаю на множестве языков. Когда-то я жил в нищете, а теперь на моей женщине больше золота и камней, чем на иной герцогине. Когда-то я был болезненным сопляком, слишком слабым для мужской работы! А теперь могу сплющить подкову в кулаке, могу оторвать человеку руку или плечом опрокинуть лошадь. Когда-то меня никто ни во что не ставил, а теперь перед вами — самая злобная, страшная и свирепая тварь на свете. Не припомню вспоможения свыше: помогали люди, да и то немногие. И половина из них сидит за этим столом!

Поначалу капитан говорил спокойно, но теперь уже заметно распалился.

— Разве меня отметили неким знаком? Назначили Избранным или хотя бы одарили наследством? Так бывает с героями, верно. Но я-то никакой не герой. Перед вами самый обычный солдат, простой человек откуда-то из середины. Как я получил всё, чем обладаю? Дар с небес? Это было предначертано? Чушь! Всё, что я собой представляю, зиждется исключительно на моей собственной силе воли. Возжелал — и стало так. Я самодостаточен без поклонения кому-то, потому что сам себя сотворил. И вы бы знали, из какого дерьма…

Капитан приложил два пальца ко лбу.

— Все победы рождаются здесь: просто одни люди живут, чтобы победить, а другие нет. Любые цели можно бросить в сильную волю, как семена в плодородную землю — и они прорастут! Вы спрашиваете о вере. Вера! Если я во что-то и верю, Алим, то только в одно: никто не обязан умирать тем, кем родился. Запомните эту мысль.

— Это мудрые слова, капитан. Я запомню.

Интересно, кем ему самому предстояло умереть?

— Мы тут все из середины… — послышалось со стороны.

— Ага. Из тех, кто и не сдох, и не сбежал.

Кроме капитана с Алимом в этом небольшом зале, расположенном на третьем этаже гостевого дворца, сидели ещё четверо. Ангус, Иоганн Клаус тер Регендорф, Бенедикт и Рамон Люлья — все лейтенанты отряда. Эти люди производили на юношу совершенно разное впечатление.