– Всем найду место, Иван Дмитриевич. Земля моя обширна и богата, народа только мало. А это христиане, моего корня люди, такая же кровь как у них, течет в жилах моего наследника! И не пройдет и трех лет, как здесь вырастет большой город, и мы твердой ногой станем на море!

Несмотря на то, что мужчина едва перешагнул тридцатилетний рубеж, в этих краях перед ним все склоняли головы – король Готии и государь «Новой Руси» был статен, красив – серо-пепельные волнистые волосы обрамляли голову, монарх никогда не стригся. Такой же кудрявой была небольшая бородка – он ее не брил по европейской моде, и цирюльники ее слегка подравнивали. Вот только глаза жесткие, прищур недобрый – словно прицеливается для выстрела. Да шрамов много – вся кожа покрыта рубцами, придавая королю еще более жестокий вид.

Белопенная кобыла под ним стояла смирно, лишь время от времени величаво поднимала голову, словно дорожила своим положением. А вот жеребец под запорожцем часто постукивал копытом, желая сорваться с места, но повиновался могучей длани атамана.

– Седьмица остается, три уходят к Азову! И там еще две галеры – выход через Мертвый Донец перекрывают. Выводить в ночь свои «чайки» мне будет трудно, Юрий Львович. Зря я тебе их со стругами привел – только казаков измучил понапрасну, когда через перекаты чуть ли не на руках проталкивали. Ведь без малого полсотни челнов через волок до Кальмиуса две недели тащили, хрипы гнули. И напрасно…

– Батько, не нужно сомнений, сам все увидишь. У меня тоже флотилия есть – второй год строю. Лесопилки для чего ставил? Дощатники ладные получились, их всего десяток, но они способны эти галеры одной атакой уничтожить, лишь бы ночь темная была.

– Не смеши, круль, я полвека воюю, а на твои струги едва два десятка гребцов уместится, там бревнышко по вдоль ладьи уложенное, мешает больше воинов разместить. Что это за причуда странная?! На таран пойдут, что ли? У тебя там не хватит стрельцов приступ провести, на галерах до двух дюжин янычар одних, да топчи, да команды еще до трех десятков. Все вооружены до зубов, и, поверь мне на слово, драться будут жестоко. Как ты их возьмешь, не понимаю?!

– Мои струги атаковать будут те пять галер, что в лиман ушли, как раз под утро, когда сон сладок. А потому первыми в море выйдут. А ты на абордаж пойдешь – но только после взрывов!

– Каких взрывов?! Ты что затеял?!

– О чем и договаривались – Азов нам пора брать! Я сказал, что османские галеры не будут мешать, и поверь, им не до того станет!

– Не знал бы я тебя, под ноги плюнул!

– Не торопись, батька, через пару часов план атаки подробно расскажу, до заката времени много, – Юрий Львович посмотрел на толпу людей, что медленно обошла стоящую перед ней женщину.

– Теперь поедем на берег, вон супруга моя готам что то вещает, а мои люди им одежонку дадут, но только после помывки – чую, вшей у них уйма, вон некоторые стоят и чешутся. Насекомых мне и даром не надо, всех в реку загоню, как Владимир Креститель, и мыться заставлю. Мыла наварили много, телеги с одеждой привезли. Но, пошла!

Король тронул кобылу, та сразу же пошла рысью, за ней рванул и жеребец кошевого атамана. Через минуту лошадь вынесла мужчину перед расступившейся толпой, рядом с ним остановился Сирко.

– Королева, моя супруга, уже сказала вам, народ мой, что всех вас я беру под свою защиту! Больше вам не будет грозить смерть от татарской сабли, в рабство не продадут ваших детей, которые здесь, пойдут учиться в школы, а вы сможете спокойно молиться православной вере. Видите за моей спиной далеко позади купола церкви?!

Юрий произносил по-готски заранее заготовленную речь, использовав, в качестве репетиторов священника и собственную жену. Именно благодаря Софье он научился сносно говорить на архаичном диалекте. Древнегерманском, сильно отличавшегося от привычного немецкого языка.

На него смотрели сотни испуганных глаз исхудавших и усталых людей, одетых в потрепанную, или совсем ветхую и рваную одежду. А некоторые стояли вообще в обносках – обуви не было ни на ком. Что ж – к его величайшему удивлению, татары подарили ему готов, вот только в каком виде они привезут их, договоренности не было. Несчастных обобрали, отняли у них все добро и как невольников пригнали к Арабатской крепости, где их загрузили на дощаники и привезли сюда.

Галицкий, заскрипев зубами, представил, что испытали люди, в одночасье потерявшие пусть жестокий, но привычный мир. Оставившие там все свое скудное добро, скорбные домишки, могилы предков. Их пригнали как скот, не жалея, и детей, и взрослых, и несчастные могли думать что угодно – ведь хозяева могли продать гяуров в рабство. И только лишь за то, что в отличие от многих соплеменников, они не отказались от православной веры своих пращуров, пройдя два века сплошных страданий.

– Я Король Готии Юрий, первый этого имени, и государь «Новой Руси», клянусь! Все вы отныне свободные люди! Каждая семья получит кров и надел земли, многие займутся ремеслами и другой работой, полезной для моего королевства! Народ мой, ты обретешь новую родину в этом городе, который отныне будет зваться Феодоро! И это славное имя носит и земля, принявшего вас княжества!

Юрий тронул за повод кобылу, и она тут же помчала его по берегу реки обратно к земляным валам города, что начал возводится еще прошлым летом. Причем не на пустом месте – прежде здесь стоял городок Домаха, в котором стойко держались запорожские казаки.

На запад, дальше по берегу в 25-ти верстах был заброшенный татарами городок Балы-сарай, что дал свое название уходящей в Азовское море Белосарайской косе. В свою очередь, татары переименовали венецианский городок, легендарную Палестру или Балестру, ну а потом появился привычный для русского слуха Белосарай. Именно здесь разгружались османские корабли тридцать пять лет тому назад, не в силах пройти в мелководный Донской лиман из-за большой осадки. Другой возможности для перевозки войск и грузов на занятый донскими казаки Азов у них не имелось. Осадный парк перевозили на лодках и малых галерах, подобных тем, что сейчас стояли на якорях близь берега в гирле.

Отдавать противнику столь важную стратегическую точку туркам и татарам означало погубить всю «Новую Русь» в будущем году, когда здесь могли высадиться янычарские орты. А потому пришлось начать превентивные действия. Полуразрушенный городок удалось занять без всякого шума три дня тому назад – благо сосед был известный Мехмет-бей, что сразу уступил эту землю без малейшего сопротивления и звука, уведя свои кочевья дальше на север, и сделав вид, что ничего не видел.

Да и жителей было едва пять десятков, причем не турки, а непонятно кто, но болтавшие на искаженной смеси греческого и татарского языков, с примесью совершенно непереводимых слов, похожих на итальянские. Однако стрельцы возводить укрепления не торопились – нельзя было насторожить прежде времени турецкую флотилию…

– Молод ты еще и не понимаешь, что любой договор османы и татары нарушат, когда им будет выгодно! Без твоих стрельцов и «единорогов» наш поход на Азов не состоится – я сразу пойду на Еникале. Струги атамана Минаева не выйдут в гирло – османские галеры их не пропустят. Да и мы тут заперты, пока ветер с юга сильный.

Сирко усмехнулся, погладил ладонью усы. Раскурил люльку от свечи, Юрий достал и сигару и закурил тоже, в голове бродили разные мысли, на душе было пасмурно, словно лед образовался.

«Может быть, зря я с Абаем договаривался?! Теперь руки у меня связаны этим поганым договором. Только собрался нанести хороший удар по туркам, а османы доставили полтысячи готов в последний момент. Теперь нельзя нападать, даже негласные договоренности не подлежат нарушению – не на бандитской же стрелке?!»

– Ты видел, какое подкрепление к туркам подошло? У них сейчас четыре мавны и семь калиут, так что вылазка не состоится – а я нацелил казаков на турецкие города на Боспоре – в Корчеве и Еникале надо взять богатую добычу. Да невольников освободить можно там тысячи. Так что слово держать басурманину грех – с твоими стрельцами такой поход учинить можно, да и под Азовым шумнуть хорошо, каланчи с Лютиком хотя бы взять и выход в лиман для донцов открыть.