Восемь дней тому назад на вылазку по подземному ходу пошли пластуны. В ночи раздались мощные взрывы – мортиры были подорваны. А вернулось обратно всего трое – утром турки выставили семь колов с насаженными на них головами погибших героев.

На следующий день обстрелы продолжились, не нанеся значительных потерь – на валах находились лишь наблюдатели да «охотники» с винтовками, все остальные отсиживались круглыми сутками в полуподземных казематах. Но люди все же гибли – по двое или трое, война каждодневно собирала свою кровавую жатву.

Затем последовали два штурма, отраженные уже с большими потерями – погибло в бою или было смертельно ранено почти сорок стрельцов, да еще тридцать стонали и хрипели от ран в госпитале, что развернули в потерне у часовни, где постоянно проводил службы священник, отпевая погибших. И там же отец Феодор вел с уставшими воинами беседы в этот ночной час, когда наступала тишина.

И приходили его слушать многие…

– Верхний Кальчик до сих пор держится, прах подери! Всего три сотни стрельцов и канониров против половины турецкого войска! Это, конечно, не Чигирин, но для турок такая крепость сейчас гораздо хуже трех гетманских столиц вместе взятых!

Юрий усмехнулся, вот только улыбка больше походила на оскал. Новые земляные крепости начали строиться целым десятком на передовом рубеже с осени прошлого года.

Устройство простое – вкопать на две трети четыре сруба, что являлись казематами, с бойницами во внутренний двор. Они соединялись между собой потернами – специальными коридорами. И все сооружение обсыпалось толстым слоем земли, шириной в четыре сажени и высотой в одну или полторы, которую выбирали изо рва. Во внутренних углах делали капитальные капониры для «единорогов» – орудия из них могли спокойно обстреливать неприятельские войска с закрытых позиций, также имели прекрасную возможность смести картечью с вала солдат противника, заберись они на него во время приступа.

Капониров было восемь – они, как и внутренние стенки казематов, с пороховыми погребами, возводились из камня или кирпича, и спокойно выдерживали попадания мортирных бомб. Юрий в свое время познакомился с полевыми укрытиями, верхний накат которых позволял держать 122-х мм снаряд, что гораздо опаснее здешних ядер.

Внешние углы представляли выдвинутые вперед бастионы для фланкирующего огня, подберись враг к валам вплотную – любой человек, спрыгнувший в ров, немедленно расстреливался ружейным огнем. И более того, по специальным желобам вниз могли скатить бомбу с горящей запальной трубкой и нашпигованную чугунной картечью и тремя фунтами пороха – почти идеальное средство истребления живой силы противника по нынешнему, жестокому и суровому, времени.

По валу шла круговая траншея, с брустверами по обе стороны и амбразурами в них, защищенная сверху от шрапнельных взрывов. Вообще, стрельцы сейчас массово обучались рытью окопов и строительству полевых укреплений, оценив их по достоинству – проливать кровь, а тем более нести потери от вражеского огня понапрасну, никто не собирался.

Так что такие крепости взять было необычайно трудно – долбить природные бугры ядрами можно хоть до посинения во втором пришествии. Во время обстрела пудовыми бомбами из тяжелых мортир гарнизон находился в надежных укрытиях. А вот сами осаждающие несли серьезные потери от гранат «единорогов», что накрывали позиции раз за разом.

Вся местность от валов на расстояние до трехсот саженей превращалась в игру со смертью. «Охотники» находили цели и безжалостно расстреливали из винтовок не только попавших под прицел жертв, но и всех тех, кто пытался их вытащить.

Все делалось специально, с жестоким расчетом – на нервы солдат всегда действует не вид убитых, а дикие крики раненых товарищей, особенно тех, кому очень нехорошо.

Турки осадили сразу три таких крепости, с одной провозились десять дней, с другой две недели. Но третья стойко держалась под обстрелами два десятка дней, отбив несколько приступов. Возможно, именно сейчас турки осознали всю бесцельность и бесперспективность возни, и роют подкоп, чтобы заложить под вал мину на сотню пудов пороха.

Вот тогда все, полный капец!

Даже если кто и уцелеет после такого подрыва, но только контузии получат такие, что воевать не смогут. Хотя кое-какие меры против этой напасти предприняли заранее, но гарантировать, понятное дело, они ничего не могли – на войне всякое случается.

Однако весь план кампании строился на выверенном расчете – измотать турецкие войска обороной. И потом перейти в решительное наступление, используя военно-техническое преимущество в виде винтовок и «единорогов», а также новых тактических приемов из будущих войн.

Татарская конница моталась перед линией укрепленных слобод, пытаясь найти место для прорыва через них. И дважды у крымчаков «получалось» это занятие, и конница втягивалась в заботливо приготовленный для нее «огневой мешок». Понеся ощутимые потери от огня «единорогов», татары резво откатывались – степняки пришли за добычей и умирать просто так, выполняя приказы даже хана, не желали категорически.

В войне наступила зловещая пауза – теперь стало ясно, что татарско-турецкое войско уже не победит, но может отойти, как в позапрошлом году от Чигирина. Вот только отпускать противника Юрий не собирался, помня сказанный завет одного из полководцев, имя которого запамятовал – «недорубленный лес вырастает». А потому повернувшись к Григорию Зерно, подозвал его к себе.

– Пора пускать пал, воевода, как ты думаешь?!

– Ветер на закат, государь, ты прав!

– Отправь гонцов и выезжай к своей рати. Наступать начнем вечером, когда пламя уйдет. Ногайцы с татарами может, и сбегут, но только османы останутся на Кальчике, им деваться некуда! Возьмем их после пала в клещи и уничтожим, если не сдадутся. А потом начнем воевать всерьез – грех упускать момент, когда у тебя есть, образно говоря, пулеметы, а враги о том не подозревают и точат о камень наконечники копий!

Юрий усмехнулся, Смалец понимающе кивнул – в свое время ему рассказали, что такое пулемет. Который, понятное дело, в это время не создашь, даже если все ресурсы московского царства привлечь удастся. Просто технологически невозможно, хоть все золото мира собери. Зато сотня нынешних нарезных винтовок, заряжаемых с дула, вполне его заменят в бою.

– Мехмет-бей, подойди ко мне!

– Да, мой повелитель и падишах!

Стоявший на отдалении ногаец резво поспешил к Юрию, и пал ниц, прижавшись к земле. Отучать его от этой привычки Галицкий не стал, хотя она ему лично не нравилась. Но таковы здешние нравы, особенно у степняков, они очень ценят такое высокомерное обращение.

– Встань, мурза!

Ногаец поднялся с побледневшим и вытянувшимся лицом – этими словами ему была оказана невероятная честь. Из захудалого бея, попросту главного в роду, его назначили мурзой. Это примерно как лейтенанта в полковники произвести, или дворянина незнатного происхождения княжеским титулом пожаловать.

Но зимой Мехмет не просто пропустил русские войска и не предупредил соплеменников о нашествии. Нет, его нукеры шли в авангарде, вырезая сторожевые заставы ногайцев, которые не ожидали от них такой подлости и вероломства. Хотя, надо отдать должное, не все степняки его рода пожелали перейти на русскую службу. Вот только сделать ничего не смогли, или не успели – несогласных просто вырезали верные бею воины. Причем проделали это на пиру, повязав всех сторонников и союзников хитроумного Мехмета пролитой кровью.

Понятно, что оставаться в степи для его ногайцев после таких выкрутасов было смерти подобно – около пяти тысяч народа, включая стариков, женщин и грудных детей переселилось за Кальмиус. Юрий отвел им для кочевий около двух тысяч квадратных верст – восточная часть Феодоро являлась практически пустынной. Там только харцызы по балкам и оврагам прятались, степные разбойники, теперь ставшие легендой здешних краев. Нукеры Мехмета всех отловили за месяц и привезли их головы в дар падишаху – незатейливые нравы царили у степного народа.