Царь поджал губы, юношеское лицо немного зарумянилось, что давно не бывало – Федор Алексеевич постоянно болел, жаловался на недомогание и больные ноги.

Новости с юга приходили оглушительные, одна другой вроде радостные, но и тревожные. Отпущенный из Москвы два с половиной года тому назад «ляшский князь» Юрий Львович отринул навязанные ему условия и принялся править самодержавно, крепкой дланью расширяя пределы своего царства. Оказался умным правителем и удачливым полководцем – по слухам не проиграл ни одной битвы, нанеся татарам и туркам жестокий урон этим несчастным для московских войск летом.

В союзе с донскими и запорожскими казаками его войска разорили все крымские приморские города. А кошевой атаман Сирко сжег Бахчисарай, и увез весь гарем крымского хана, чему не только в Москве, но и в европейских столицах немало потешались. Но хоть и богатейшую добычу взяли союзники, но сам новоявленный король готов завладел Керчью, объявив всем дворам грамотами своими, что стал еще царем Боспорским и князем Тмутаракани, легендарного града русичей, в котором по летописям правили Ярослав Мудрый и сам Владимир Мономах.

Вчера пришло еще одно ошеломляющее известие. Гонцы доставили в Москву послание, в котором «царь боспорский, король Готии и Червонной Руси, государь и самодержец Новой Руси, князь галицкий, ново-волынский и тмутараканский, светлейший автократор и господин княжества Феодоро» сам написал, что овладел крепостью Азов. И тем возвратил свое древнее наследие «отич и дедич», ибо город ранее назывался Тана.

Зачитывать грамоту на заседании Боярской Думы Федор Алексеевич не стал, прекрасно понимая, что это вызовет взрыв негодования среди московской знати, уязвленной тем, что дела у царского войска под Чигириным оказались весьма неуспешными, и это мягко сказано.

– А потому, бояре, решать нам сейчас надобно – признавать ли царский титул короля готского, али отвергнуть его притязания. Но на то скажу – союзники в войне с османами нам зело нужны, а король этот предприимчив и войско имеет доброе, не в укор тебе воевода сказано.

Царь внимательно посмотрел на князя, заметив, как Иван Михайлович на его последних словах отвернул лицо в сторону, чтобы Голицын не увидел ехидной улыбки.

Назначенный воеводой Большого Полка, и отвечая за снабжение армии Ромодановского, Василий Васильевич сделал многое, но также и упустил дела разные, чему порушение чести государевой было. И по совести, вину нести должен с князем Григорием Григорьевичем, которому по матери своей приходился родичем. Только это и спасло воеводу Белгородского разряда, хотя он и угодил в опалу.

– Мыслю, великий государь, что признавать нам надобно царя и короля Юрия. Ущерба для царской чести тут нет – все владения его у татар и османов забраны, на саблю взяты. А потому турки сразу свои притязания к нам уберут на время, ибо не могут требовать от нас то, что у них Юрием Львовичем силой отнято. Вот пусть теперь с ним воюют и попробуют свое наследие вернуть. А мы посмотрим, как у них получится, и войско наше к новым походам лучше подготовим.

Василий Васильевич говорил осторожно, тщательно подбирая слова. Ведь именно ему царь поручил провести строгий «разбор» для оценки численности, вооружения и подготовленности всех войск Московского царства – война с турками показала, что нужны обширные реформы. Требовались полки «иноземного строя», старые порядки и устроение себя полностью дискредитировали. Прежней ратью и со старинными устоями войну против турок не закончишь победой. Главное – нужно упразднять местничество – свары среди воевод играли на руку неприятелю и привели ко многим поражениям, зачастую очень «срамным».

Однако начинать реформы было боязно – за «старину» цепко держался патриарх и вся родовитая знать. Московское боярство прекрасно осознавало, что потерпит ущерб и потеряет вековые привилегии, и этому яростно противилось, ополчившись за все «свое» против всего «иноземного». И первым пострадал боярин Матвеев – большой поклонник «запада», и царивших там обычаев и порядков.

– Я так понимаю, что под «Новой Русью», великий государь, готский король считает Тмутаракань, древнее владение русских князей, и ту новую Волынь, которая на восточном краю «Дикого Поля». Ущерба для царской чести никакого нет, он ведь не польские крули, что в гордыне своей писались «королями Русскими». А теперь пусть ляхи за титул сей с Юрием Львовичем лаяться будут накрепко, ровно две голодные собаки друг с дружкой сцепятся в сваре! Так что пусть будет называться королем западной «Червонной Руси», что Галицией также именуется. Это в угрозу полякам станет серьезную, а нам токмо выгоду принесет.

Боярин Иван Милославский посмотрел на задумавшегося царственного юношу и перехватил взгляд Голицына – тот чуть кивнул с одобрением. Таким шагом Москва получала южного союзника не только в татарском, но и польском вопросе – ибо не оставляла готскому королю выбора, и принуждала его воевать за свои интересы.

– Но своенравен готский король, да и обиду затаил, что с ним приказные людишки сотворили, – Василий Васильевич говорил негромко, – однако в нашей помощи он сейчас зело нуждается. Полона из Крыма, говорят, тысяч тридцать народа привел – а их всех прокормить нужно. Да и к войне с османами готовится – а войско у него небольшое, однако вооружено превосходно и выучено отменно. А потому, если мы полки свои ему на помощь отправим, то к нашей пользе сие будет – потребуем чтобы король передал нам за помощь десять тысяч своих ружей и сотню пушек, они у него гораздо лучше тех, что в Пушкарском приказе отливают.

Голицын опустил взгляд – последние слова дались ему с чрезвычайным трудом. Говорить про свою нерадивость не хотелось, но сейчас пришлось. Боярин по своим взглядам являлся государственником, и умел признавать собственные ошибки и огрехи.

– А мы, окромя полков, отправим ему порох, свинец, бумагу и прочее – все, в чем он покорно просил ваше царское величество. К пользе сия доброта ваша будет, великий государь. На себя теперь боспорский царь войну с османами примет, и нужно помочь ему устоять. А за все готским серебром и золотом уплачено будет с достатком – казна наша пополнится гривнами и алтынами добрыми, чеканят монету знатную.

– Князь Василий Васильевич прав тут, великий государь, – боярин Милославский чуть поклонился царю. – И чем дольше готы будут воевать с татарами и турками, тем для нас лучше будет. А наши полки хоть выучатся на войне той ремеслу воинскому. Да и деньги нам сейчас зело нужны – казна совсем опустела.

– Хорошо, бояре, – Федор Алексеевич громко произнес юношеским ломающимся голосом, – помочь мы сможем, тем более единоверцам православным. Но уж больно своенравен готский король, нам кланяется, но под руку нашу идти не хочет, увертлив в ответах.

– Так, государь, силой его не примучишь, тут хитрость нужна и подношение сладкое, чтоб в медку увяз, как пчелка всеми лапками, – Иван Михайлович усмехнулся, глаза его заблестели.

– И не пройдет и года, как он под вашей дланью окажется, великий государь, охотно гордую выю согнет и рад при этом будет несказанно, что подручником вашим станет…

– Зима близко, скоро снег выпадет, – Юрий огляделся – желтое промокшее покрывало степи на него всегда действовало удручающе. Даже здесь, в Крыму, дыхание зимы уже отчетливо ощущалось, пасмурное небо давило своей набухшей массой.

В Керчь он приплыл на калиуте неделю назад, выбрав удачный солнечный день – маленькая галера быстро пересекла Азовское море, выйдя рано утром из устья Кальмиуса и достигнув Керченской бухты, когда заходило солнце. Прошли при попутном ветре под парусом и веслами более двухсот верст за двенадцать часов – отличный результат.

– Жаль, пулеметов у меня нет, а то эта кишка как нельзя лучше подходит для обороны!

Киммерийский вал, как его называли в этом времени, или турецкий, как он знал раньше, являлся грандиозным сооружением древних эпох. Протянулся с севера на юг на добрые сорок верст, чуть ли не от моря до моря. И предназначался для отражения атак то ли скифской, или сарматской, но судя по названию киммерийской конницы, о которой Юрий даже в этом времени имел смутное представление. Не о всадниках, понятное дело, а о древнем народе как таковом.