Да и к чему бывшим разбойникам и «людоловам» в соседях самые натуральные бандиты?!

Юрий снова повернулся к стоящему перед ним Мехмету, согнувшемуся в три погибели. Странно, но он доверял этому ногайцу больше, чем единоверцу Мазепе. Коварен, конечно, но сейчас ему деваться некуда, служить будет верно. Да и открыто перешел на его сторону, усилив конницу шестью сотнями нукеров – а это два полка без малого отличных кавалеристов, их бы только вооружить и снарядить соответственно.

– Пусть нукеры степь поджигают полосой в тридцать верст в разные стороны отсюда. Факелы у них есть?!

– Есть, великий падишах, всем дали!

– Тогда пусть поджигают! А потом вырежем всех османов, если не сдадутся! А ты, мурза, приведешь ко мне на аркане Ибрагим-пашу!

– Все выполню, великий падишах!

Мехмет-мурза кланяясь и согнувшись, попятился, отодвинулся так за «крылатого гусара», и резво кинулся к своим нукерам, что сидели на лошадях поодаль. Там все повторилось как под копирку – ногайцы распростерлись ниц, живо соскочив с седел, видимо поразившись величием нового мурзы. Спина одного даже послужила ступенькой, на которую ступил старик, запрыгивая в седло.

– Надо будет им черные халаты пошить, на них грязь не видна. И «огнестрелом» вооружить, чтобы все видели, что это мои ногайцы. А то белые повязки на рукавах старых и грязных халатов как-то нехорошо выглядят. Еще скажут, что я, их падишах, жадный. Старый мурза мне предан поневоле, ибо бывшие свои его не пощадят, шкуру снимут и на барабан натянут. А молодой бей, его сын, уже полгода в стрельцах служит, причем верно. Так что в виде милости разрешу особую гвардейскую сотню создать – в такие халаты их обряжу, что все степняки с крымчаками от зависти сдохнут.

Юрий размышлял вслух, посматривая на другой берег Кальмиуса. Там скакали ногайцы, поджигая факелами сухую траву – к прозрачному синему небу поднимались первые черные дымки…

Верхний Кальчик

26 июня 1679 года

– Бомбы поджигайте! Желоба выдвигай на склон!

Османы пошли на штурм сразу с четырех сторон, отчаянно лезли на вал, приставляя лестницы, толпами спрыгивая в ров. Из капониров надрывно гремели два оставшихся «единорога» – и можно было представить, как лихорадочно перерубают бомбардиры медные дистанционные трубки, оставляя короткую палочку всего на одно деление – сто саженей, ближе стрелять гранатой невозможно, слишком велика опасность подрыва в орудийном стволе. А там только на картечь переходить, осыпая чугунными шариками вал, а потом и стволы подрывать – на этот счет был особый приказ.

– Вываливай!

Алексеев подхватил руками большую и тяжелую круглую бомбу – даже из мортиры, что походит на огромную ступку, такой не выстрелишь. В ствол она просто не войдет, и к тому же чугунная стенка очень тонкая. Из вставленной пороховой трубки струился дымок – стрелец поджег запал от масляного фитиля, раздув пламя.

– Пошла!

Поднатужившись, Степан бросил бомбу на выдвинутый деревянный желоб – через секунду тяжеленный шар покатился вниз, в ревущую толпу янычар, что остервенело, с громкими криками, яростно лезли на невысокий вал, желая вступить с ненавистными гяурами в схватку.

Внизу ухнуло так, что земля содрогнулась – амбразуру заволокло дымом, перед ней что-то шлепнулось, и Степан увидел оторванную руку – пальцы на кисти сжимались, будто она жила отдельно от человека. А затем прогремело еще пару раз – тряхнуло здорово, надсадно и хрипло завыли раненные турки. Что сейчас творилось внизу, можно только гадать – скатили в ров три мины, а в каждой по четверти пуда пороха.

– Турки на восходе!!!

Отчаянный крик рядом мгновенно вызвал подступивший к сердцу холодок. И тут стрелец рванул его за рукав, и Степан живо повернулся к воротному валу. Сами ворота, понятное дело, давно завалены камнями и землей – южная потерна проходила под ними.

На вершине вала сразу заметил красные одеяния янычар – на первый взгляд, их всего два десятка, но можно не сомневаться, что вскоре будет намного больше. Потому что, как только турки пройдут по главной траншее, они перебьют засевших на бастионах стрелков – те просто не успеют перезарядить свои ружья.

Рядом раздались выстрелы – несколько стрельцов уже повернулись в траншее, и принялись палить по врагу на южном валу, перезаряжая с хриплыми матами фузеи. Несколько торжествующих османов свалилось на землю, но тут из нижнего капонира ухнул единорог. Сноп ближней картечи буквально смел добрый десяток турок, но их число за несколько секунд утроилось на глазах.

Часть османов скатилась по внутренней лестнице во двор – лучше бы они этого не делали, так как там нашли собственную скорую погибель. Из бойниц казематов торчали ружья, выплескивая клубы дыма и языки пламени – свинцовые пули поражали живые человеческие тела, делая их мертвыми. Промаха с дистанции в тридцать саженей никто из стрельцов никогда не делал даже из сотни выстрелов.

Захват одного вала, даже двух, ничего не означал – можно было продолжать борьбу, были бы только стрельцы и боеприпасы. Но если последнего хватало, то с людьми стало совсем плохо. Вряд ли в крепости осталось больше сотни защитников, и то в большинстве своем раненых, но еще воюющих – сдаваться на милость победителя никто не собирался.

За два десятка дней люди вымотались, с землистыми лицами и красными от недосыпания и пыли глазами, оглохшие от постоянной канонады. Но они дрались отчаянно, до последнего патрона в газырях.

– Турки на полдне!!!

Степан не смог посмотреть вправо, как рядом с ним в траншею спрыгнули несколько янычар, перемазанных кровью с ног до головы. Сотник успел выхватить из открытой кобуры пистоль и взвести замок. Турок рубанул ятаганом стоящего рядом стрельца, тот словно на учениях выставил ствол. Отвел клинок в сторону и воткнул штык в грудь янычара. Однако другой басурманин уже рубанул сверху вниз, лицо русского парня было надвое рассечено – удар оказался убийственно страшным.

Сотник выстрелил прямо в оскаленный рот торжествующего победителя – тот рухнул вниз, под затылком кость черепа превратилась в кровавую кашу, пистоль ведь нарезной, пуля в нем гораздо тяжелее.

– Всем уходить в потерну! Слушать приказ! Уходить в потерну по одному с крайних! Прикрываем друг друга, стрельцы!

Сотник отдал приказ от безнадежности – если враг на двух валах закрепился, то другие два участка траншеи возьмет вскорости. Шансов отбиться от врага никаких – их сомнут наверху, ведь приступ продолжается, турки продолжают лезть на валы со всех сторон. Нужно принимать решение, по крайней мере, борьба затянется.

Степан отер лицо изорванным рукавом кафтана – моргнул. Нет, не показалось – на восходе тянулась протяженная дымчатая полоса.

– От Кальмиуса наши пал пустили!

Рядом раздался звонкий крик, и на Степана нахлынуло чувство ликующей радости, от которого он закричал:

– Уходить всем в потерну, государь с войсками к вечеру по пепелищу подойдет на выручку! Отстреливаемся и уходим!

Сотник лихорадочно зарядил пистоль, потом фузею, примкнул штык – у него не будет возможности для перезарядки оружия. И стал пятиться к угловому бастиону – туда выходила лестница из потерны. Таких было четыре, но только по этой еще можно безопасно опуститься вниз, к спасительным казематам и там дальше держать оборону.

Османам ведь придется повозиться – вырыть на валу колодец и провести вниз подкоп, чтобы заложить мину. А это не так просто – из казематов ведь будут стрелять, причем «единорог» может жахнуть гранатой. До ночи продержаться запросто – а там начнется игра со смертью.

Причем гибель грозила отнюдь не от подведенных на крышу казематов мин – можно услышать подкоп и уйти по потерне в соседний каземат. Туркам надо провести не меньше четырех подрывов, чтобы сопротивление окончательно прекратилось – а на это нужно время, причем длительное, которого у них уже просто нет.

Огненный пал подойдет через несколько часов и тут все накроет погибельным дымом и смрадом, в котором задохнутся многие. И в первую очередь сами осаждающие, если не поторопятся уйти на правый берег Кальчика. Через реку пламя не перекинется, зато на долгие часы турецкий лагерь накроет дымный вал, пусть не такой плотный, как здесь – но дышать людям будет крайне трудно, да и животина взбесится.