Однако Галицкий резонно рассчитывал, что за пять лет ситуация может измениться в лучшую сторону, и тогда потребности в новом оружии будут выполнены. Потому что перспективы от его применения с лихвой окупали предстоящие расходы.

Пороха пока имелось в достатке, но на большую войну может и не хватить. Что такое пуд пороха – всего двенадцать выстрелов из орудия, или полторы тысячи из ружей!

В Крыму удалось захватить две с половиной тысячи пудов пороха, вроде огромное количество, но на самом деле не столь большое. По сто двадцать выстрелов на каждый из сотни имевшихся «единорогов», и полторы сотни на каждую из десяти тысяч винтовок, включая и штуцера. А собственное производство пороха обеспечивало лишь стрелковое оружие, ста пудов хватало на сто пятьдесят тысяч выстрелов, по десятку на каждое имеющееся ружье. И что обидно – поляки и московиты порох не продавали. Приходилось надеяться только на контрабандные поставки селитры.

Юрий тяжело встал из-за стола, раскурил сигару и прошелся по кабинету. И напряженно думал, прекрасно понимая, что отличные для этого мира ружья и орудия станут бесполезными, как только закончится порох. Рассчитывать на захват у врага не стоит – так войны не выигрывают. Если не удастся сделать запасы, то война будет проиграна – причем не только в Крыму, но и здесь, в Донбассе.

– Хочешь, не хочешь, но придется бить челом царю Федору Алексеевичу, уступив полсотни единорогов. Продажу пережить можно – пустим на переплавку три сотни турецких трофеев, да и на кораблях уйма орудий, что надо заменить «единорогами». Так что новые орудия отольем, это не проблема, нужно лишь время.

И винтовок добавим тысячу, можно даже две – половину производства на экспорт в Московское царство отведем – нужда и не так петь заставит, и при этом повизгивать. Плохо иное – как бы нас из этого оружия самих не прикончили бы. А ведь такое весьма вероятно…

Юрий нахмурился, но молча уселся за стол. Необходимо было написать послания, как бы это не хотелось…

Чигирин

7 августа 1678 года

– Теперь меня назовут главным виновником поражения! Такого позорища, на старости лет, я никак не ожидал! И все не по моей вине, а оттого, что помощи никакой не было!

Князь Григорий Григорьевич Ромодановский затравленно посмотрел на пылающий город, оставленный, совершенно измотанным и обескровленным в ходе месячной осады, гарнизоном. Турецкие пушки гремели безостановочно, гранаты и бомбы взрывались в расстроенных рядах деморализованных солдат, что сейчас откатывались к переправе…

Нынешнее лето началось крайне неудачно – огромные татарские скопища буквально захлестнули всю Слобожанщину, разорив ее до последней крайности, уведя в неволю больше двадцати тысяч православных душ, и неизбывно горе их родных, что стенали на пепелищах.

Калги-султан первым прошелся по печально известному Изюмскому шляху, с хода разорив с десяток селений, откинув сторожевые заставы и введя всех воевод и генералов в заблуждение.

Но главный удар последовал там, откуда его совсем не ждали – ибо четыре года надежной преградой стояли на Кальмиуском шляхе стрельцы князя Галицкого, постоянно отражавшие разбойничьи набеги ногайцев, оберегая русские окраины за Донцом.

Но не сейчас – сам крымский хан с двадцатитысячной ордой прошел через владения новоявленного «царька» Юраськи Галицкого, как «раскаленный нож сквозь масло».

Последнего Ромодановский презирал всеми фибрами души, наливаясь высокомерной спесью, как поступил бы любой из московских бояр. Принимал сего «князька», если не за откровенного и наглого самозванца, все же грамоты были подлинными, но за «худородного» изгоя, который потерял все права на королевский венец за давностью лет.

Потому «королю Червонной Руси», которую никогда не прописывали в летописях, чей род давно лишился владений, с его наглыми притязаниями, не место среди родовитого московского боярства. О таких недаром говорят, что «из грязи лезут в князи»!

Узнав о страшном разгроме, что учинили татары, князь немедленно отписал в Москву, что «галицкий князек» нарочно пропустил орду, войдя в в «воровской» сговор с крымским ханом против «великого государя Федора Алексеевича» и направив через свои владения ногайские полчища на «поруху земель русских».

Потому получил зловредный Юрка Галицкий полтысячи готских рабов в подарок от крымского хана за свое иудино предательство «богоданного царя». О сих готах многие поговаривают упрямо, что те с заморскими «немчинами» и цезарцами один говор имеют, и не кроется ли «здесь измена делам великого государя».

На отражение сразу двойного, а потому страшного набега, пришлось бросить казаков гетмана Ивана Самойловича и прибывших к армии касимовских татар царевича Василия Арслановича. Однако ногайцы и татары прорвались в степь, уведя огромный полон с большим обозом, где лежало всяческое добро из разоренных слобод и сел.

А вот «князек» впервые их не преследовал по своему обыкновению, и полон отбивать у крымчаков не собирался. А верно служащий ему «вор», сын боярский Ивашко Волынский, по слухам, бежал в страхе великом из-за реки Волчьей, так и не решившись дать татарам бой.

Изменник!

И как с подобными зрадниками и «татями» война против турок и татар успешной будет?!

«Князек Галицкий» беглых братьев Волынских выдавать категорически отказался, наотрез, заявив, что все честь по чести сделано, и долгов никаких перед царем не оставлено. И сам помочь отказался, даже одной сотни стрельцов не прислал своих, и пушек не дал!

Решил отсидеться за Северским Донцом, предав православное воинство, собравшееся на битву!

Турки подступили к Чигирину в силе великой в начале июля, четыре недели тому назад. В армии визиря Кары-Мустафы насчитали больше ста тысяч человек, да и татары, воодушевленные богатейшей добычей подошли в силе тяжкой – не меньше тридцати тысяч всадников привел крымский хан, и теперь они внушали великое опасение.

У Ромодановского к концу июня собралось под рукою до восьмидесяти тысяч воинов, считая малороссийское ополчение гетмана Самойловича, что составляло примерно четвертую часть во всей русской армии. Да еще в самом Чигирине имелся достаточно сильный гарнизон в тринадцать с половиной тысяч солдат, стрельцов и казаков.

Вот только силы эти стали раздергивать по разным направлениям. В Киеве, для его защиты, если османы пойдут на город, оставили гарнизоном семь тысяч войска. В Слобожанщину, опасаясь возможного набега, подобного прорыву на Кальмиуском шляхе, направили девятитысячный отряд. Да и само собравшееся воинство было разнородно.

Дворянское ополчение совершенно ненадежным оказалось, очень долго и крайне неохотно. Многие хотели «государю послужить, но сабли из ножен не вынимать». Снарядились скверно, лошади худые, оружие негодное для сечи, припас воинский не взяли.

Войска «старого строя» были ничем не лучше их. Стрельцы шли воевать, не скрывая дурного настроения. Много было среди ратников беглых и дезертиров, что укрывались от объявленного сбора. Назначенные царем воеводы и генералы постоянно ругались промеж себя, занимались местничеством, скандаля.

Гарнизон Чигирина подготовлен к осаде отвратно, как выяснилось. Пушкари стрелять совершенно не умели, так как, стремясь поберечь порох, стрельб не проводилось. Да и не хватало среди них опытных канониров – ко многим орудиям приставили солдат. А это привело к тому, что на каждые четыре точных выстрела османов, раздавался с крепостных валов всего один, да и то с непременным промахом.

Турки сразу же принялись рыть подкопы, а вот воевода Ржевский и ответить не мог – единственный опытный минер был убит в первый же день. А вскоре под обстрелом погиб и комендант. Собравшиеся на совет старшие командиры, вопреки всем традициям и правилам выбрали воеводой не знатного московского боярина или там окольничего, пусть даже царского стольника или жильца из древнего рода.

Наемника и кондотьера заблудшего, что меж королевскими дворами скитался, предлагая им свою шпагу!