ЦВЕТУЩАЯ ЖЕНЩИНА, ЛЕЖАЩАЯ НАВЗНИЧЬ В ЦВЕТАХ
Перевод Евг. Солоновича
Тайное угадывалось время
в ожидании ночных дождей,
в том, как менялись облака,
волнистые колыбели;
и я был мертв.
Город между небом и землею
был моим последним приютом,
и меня со всех сторон окликали
ласковые женщины из прошлого,
и мать, помолодевшая с годами,
бережно перебирая розы,
белейшими чело мое венчала.
Ночь была на дворе,
и звезды уверенно плыли
по золотым траекториям,
и ставшее преходящим
настигало меня в моих укрытиях,
чтоб напомнить об открытых садах
п смысле жизни.
Но меня угнетала последней улыбкой
цветущая женщина, лежащая навзничь в цветах.
ОСТРОВ ОДИССЕЯ
Перевод Евг. Солоновича
Решителен древний голос.
Внемлю эфемерные отголоски,
забвенье глубокой ночи
в звездной пучине.
Из небесного пламени
рождается остров Одиссея.
По тихим рекам плывут небеса и деревья
между лунными берегами.
Пчелы, любимая, золото нам приносят:
тайное время преображений.
В ПРЕДДВЕРИИ РАССВЕТА
Перевод Л. Мартынова
Ночь кончена,
и растворяется луна
в лазури, уплывая за каналы.
Живуч Сентябрь здесь на земле равнинной,
и зелены ее осенние луга,
как южные весенние долины.
Оставил я товарищей своих
и сердце схоронил в стене старинной,
чтоб одиноко вспоминать тебя.
О, до чего ж ты дальше, чем луна,
теперь, когда в преддверии рассвета
по мостовой зацокали копыта!
НА ПРУТЬЯХ ИВ
Перевод Евг. Солоновича
Ну неужели нам до песен было,
когда пришелец сердце попирал,
и мертвые на площадях лежали
на ледяной подстилке, и не молк
скулеж детей и черный вопль несчастной,
которая в распятом на столбе
узнать боялась и узнала сына?
На прутьях ив, как мы и поклялись,
и наши лиры в эти дни висели,
качались на пронзительном ветру.
СТИХИ, НАПИСАННЫЕ, БЫТЬ МОЖЕТ, НА МОГИЛЬНОМ КАМНЕ
Перевод Евг. Солоновича
Мы здесь — вдали от всех, и снова солнце
искрится медом в волосах твоих,
и нам последняя цикада лета
и вой сирены под ломбардским небом
о том, что живы мы, напоминают.
О, выжженные ветром голоса, чего хотите?
Все еще исходит тоска мучительная от земли.
ЦВЕТ ДОЖДЯ И ЖЕЛЕЗА
Перевод Евг. Солоновича
Ты говорила: молчание, одиночество, смерть,
как говорят: любовь, жизнь.
Это были промежуточные слова.
И ветер поднимался каждое утро,
и время цвета дождя и железа
проносилось над камнями,
над нашим замкнутым жужжанием проклятых.
До правды еще далеко.
Так скажи, человек, расплющенный на кресте,
и ты — с окровавленными руками,
как я отвечу на все вопросы?
Сейчас, до того как другое безмолвие
ворвется в глаза, до того как поднимется
новый ветер и снова ржа расцветет.
СОЛДАТЫ ПЛАЧУТ НОЧЬЮ
Перевод Б. Слуцкого
И креста, и молотка с Голгофы,
и святых воспоминаний детства
мало, чтобы раздавить войну.
Ночью, перед самой смертью,
сильные солдаты плачут
у подножья слов, давно известных,
выученных в годы мира.
Многими любимые солдаты…
Слез безымянные потоки…
МАРАФОН
Перевод Евг. Солоновича
Материнских стенаний в Марафоне,
раздирающих душу воплей
никто не услышал. Греция
была свободна. Греция свободна.
В Марафоне остались солдаты,
а не тени, никаких тут храмов
или алтарей. Могильный холм нетронут,
с высоты его видна Эвбея.
Червь истории приводит в мире
все в согласие: на кургане — столб,
под землею — мечи и шлемы.
И каким бы ни был Марафон,
человек живет здесь в хижине, подобной
будке часового.
Я НИЧЕГО НЕ УТРАТИЛ
Перевод Евг. Солоновича
Я все еще здесь. Солнце кружит
за плечами, как ястреб, и земля
повторяет мой голос в твоем.
И возобновляется зримое время
в глазах, открывающих все сначала.
Я ничего не утратил.
Утратить — значит отправиться
за диаграмму неба
мимо течения снов, вдоль реки,
полной листьев.
В ГОСТИ ЗОВУ ТОПОЛЯ
Перевод Евг. Солоновича
Тень моя — на другой больничной стене.
Рядом цветы, и ночами в гости
зову тополя и платаны из сада,
деревья с опавшею листвою — не желтой,
а белой почти. Ирландки-монахини
не говорят никогда о смерти,
они, как бы влекомые ветром,
не удивляются собственной молодости и доброте;
удивленье приходит во время суровой молитвы.
Мне кажется, будто я эмигрант,
бодрствующий в своих одеялах,
спокойный, и что лежу на земле.
Быть может, я всегда умираю.
Но охотно прислушиваюсь к голосу жизни,
к словам, которых так и не понял,
останавливаюсь на пространных гипотезах.
Конечно, мне никуда не деться,
останусь предан жизни и смерти
душою и телом
на всех возможных зримых маршрутах.
Время от времени меня обгоняет
что-то легкое — терпеливое время,
абсурдное безразличие, что проскальзывает
между смертью и иллюзией
сердцебиенья.
