* * *
«Приляг на отмели. Обеими руками…»
Перевод М. Волошина
Приляг на отмели. Обеими руками
Горсть русого песку, зажженного лучами,
Возьми и дай ему меж пальцев тихо течь.
А сам закрой глаза и долго слушай речь
Журчащих волн морских, да ветра трепет пленный,
И ты почувствуешь, как тает постепенно
Песок в твоих руках. И вот они пусты.
Тогда, не раскрывая глаз, подумай, что и ты
Лишь горсть песка, что жизнь порывы воль мятежных
Смешает, как пески на отмелях прибрежных.
ОСЕНЬ
Перевод И. Эренбурга
Люблю тебя, осень, твой пышный венец,
И золото листьев, и их багрянец —
Апрель развернул их в сияющий день,
И август под ними искал себе тень,
В осенние полдни, ноябрь, это ты
То медью, то золотом кроешь листы.
Идешь ты по комьям изрытой земли,
И шаг твой стихает то здесь, то вдали.
Средь скучных туманов, тревог и забот
В тебе неостывшее лето живет.
Под дымкой осенней твоей тишины
Я чую уснувшее сердце весны.
САД ПОД ДОЖДЕМ
Перевод Э. Линецкой
Окно открыто. Дождь струится,
И капли бережно стучат,
Чтоб не спеша успел напиться
Дремотный, посвежевший сад.
Дождь деловито моет ивы,
Играет влажною листвой,
И расправляет плющ лениво
Затекший позвоночник свой.
Трава трепещет. На дорожке
Шуршит песок, как будто там
Незримые шагают ножки
По гравию и по цветам.
Сад вздрагивает и бормочет,
Доверчиво грозой пленен,
А ливень тонкой сетью хочет
Связать с землею небосклон.
Закрыв глаза, стою, внимая,
Как мокрый сад поет в тиши,
Как льется свежесть дождевая
Во тьму взволнованной души.
ОРАНЖЕВАЯ ЛУНА
Перевод Э. Линецкой
Наш долгий день окончился сияньем
Оранжевой луны меж тополей
И сонным, успокоенным дыханьем
Реки, и влажных листьев, и полей.
Не знали мы, когда брели по зною,
И била молотками кровь в виски,
И пажити щетинились стернею,
И мучили сыпучие пески;
Не знали мы, когда любовь всходила,
Когда она сжигала все дотла,
Когда она уже едва чадила,
Что дорога нам будет и зола,
Что душный день овеется дыханьем
Реки, и влажных листьев, и полей
И кончится задумчивым сияньем
Оранжевой луны меж тополей.
ПОЛЬ КЛОДЕЛЬ
Поль Клодель(1868–1955). — Многолетнее пребывание на дипломатической службе (Китай, Япония, США и другие страны), знакомство с культурой и философией Дальнего Востока во многом повлияли на формирование поэта (сб. «Познание Востока», 1900; «Познание Времени», 1903). Не отрицая традиционной метрики, он пытался расширить ее возможности, превращая свои стихи в некое подобие торжественной литургии («Пять больших од», 1904–1908, и др.). Написал также ряд драм.
«Ты победил меня, возлюбленный! Мой враг…»
Перевод Бенедикта Лившица
Ты победил меня, возлюбленный! Мой враг,
Ты отнял у меня все способы защиты,
И ныне, никаким оружьем не прикрытый,
О Друг, я предстаю тебе и сир и наг!
Ни юный пыл Страстей, ни Разум, ни Химера,
На ослепленного похожая коня,
Мне не были верны: все предало меня!
И в самого себя во мне иссякла вера.
Напрасно я бежал: Закон сильней меня.
Впусти же Гостя, дверь. Раскройся пред единым,
О сердце робкое, законным господином,
Который бы во мне был больше мной, чем я.
О, сжальтесь надо мной, все семь небес! Заране
На зов архангельской трубы явился я.
Всесильный, праведный, предвечный судия,
Я жив и трепещу в твоей суровой длани!
ВЕРЛЕН
Перевод М. Кудинова
I. СЛАБЫЙ ВЕРЛЕН [183]
Ребенок слишком большой и взрослеющий трудно, и полный угроз
и загадок,
Бродяга, с размашистым шагом, Рембо, что пускается в путь,
порождая везде беспорядок,
Покуда свой ад не отыщет — такой совершенный, какой еще может
земля даровать,
С палящим солнцем в лицо и с извечным приказом молчать.
Вот он появился впервые среди литераторов этих ужасных, в кафе,
где царила беспечность,
Пришел, ничего не имея сказать, не считая того, что им найдена
Вечность,
Ничего не имея сказать, не считая того, что мир наш — не тот.
Лишъ один человек — среди смеха, и дыма, и кружек, и этих
моноклей и спутанных грязных бород, —
Лишь один взглянул на ребенка и понял, кто перед ним,
Он взглянул на Рембо — и все кончено было отныне: растаял,
как дым,
Современный Парнас и с ним вместе лавочка эта,
Где, как валики для музыкальных шкатулок, изготовляют сонеты.
Вce разбито, все стало ничем — ни любимой жены, ни прежних
объятий,
Только б вслед за ребенком этим идти… Что сказал он в угаре
мечты и проклятий?
Наполовину понятно, что он говорит, но достаточно и половины.
Вдаль глаза его синие смотрят, и если беду навлекают, то в этом
они неповинны.
Слабый Верден! Оставайся отныне один, ибо дальше не мог ты идти.
Уезжает Рембо, не увидишь его никогда, и в углу твоем можно
найти
Только то, что осталось теперь от тебя — нечто полубезумное,
правопорядку грозящее даже,
И бельгийцы, собрав это нечто, в тюрьме его держат, под стражей.
Он один. Он лишился всех прав и душой погрузился во мрак.
От жены получил он решенье суда: расторгается брак.
Спета Добрая Песня, разрушено скромное счастье его.
На расстоянии метра от глаз, кроме голой стены, — ничего.
Мир, откуда он изгнан, — снаружи. А здесь только тело Поля
Верлена,
Только рана и жажда чего-то, что не ведает боли и тлена.
Так мало оконце вверху, что и свет в нем душу томит.
Неподвижно весь день он сидит и на стену глядит.
Место, где он теперь заключен, от опасности служит защитой,
Это замок, который на муки любые рассчитан,
Он пропитан весь кровью и болью, как Вероники одежды… [184]
И тогда наконец этот образ рождается, это лицо, словно проблеск
надежды,
Возникает из глуби времен, эти губы, которые не говорят,
И глаза эти, что погружают в тебя свой задумчивый взгляд,
Человек этот странный, который становится господом-богом,
Иисус, еще более тайный, чем стыд, и поведавший сердцу о многом.
Если ты попытался забыть договор, что тогда заключил,
О несчастный Верлен, как же ты не умел рассчитать своих сил!
Где искусство — добиться почета со всеми своими грехами?
Их как будто и нет, если скрыть их сумели мы сами.
Где искусство — по мерке житейской, как воск, Евангелье мять?
Грубиян безобразный, ну где тебе это понять!
Ненасытный! Немного вина в твоем было стакане, но густ был
осадок на дне,
Тонкий слой алкоголя — и сахар поддельный в вине,
Было сладости мало — но желчи хватало вполне.
О, как винная лавка редка по сравненью с больничной палатой!
И как редок печальный разгул по сравненью с твоей нищетою
проклятой!
Двадцать лет в Латинском квартале была она так велика, что
скандалом казалась скорей.
Нет земли и отсутствует небо, — ни бога нет, ни людей!
И так до конца, покуда тебе не позволено будет с последним
дыханьем
Погрузиться во тьму, повстречаться со смертью согласно с твоим
пожеланьем:
У проститутки в каморке, прижавшись лицом к половице,
В наготе своей полной, подобно ребенку, когда он родится.
