ШОССЕ, ШОССЕ, ШОССЕ
Перевод А. Ларина
Затравленные закаты
Катящихся в пропасть лет!
Шоссе, шоссе, шоссе.
Шлагбаумы бегства.
Шинный след на полях,
В багровое небо
Глядящих глазами
Подыхающих лошадей.
Ночи. Харкотина в легких,
Беглецов неживое дыханье,
Выстрелы
Прямо закату в висок.
Из поломанных ворот
Ветер беззвучно пеплом швырял,
Зарево
Темноту угрюмо жевало.
Мертвецы,
Распластанные на рельсах,
Сдавленный крик,
Будто удар по ногтю.
Черный,
Гудящий бинт копошащихся мух
Врачевал им раны —
Пока под полуденным солнцем
Гулкою поступью двигалась смерть.
ОКТЯБРЬ
Перевод А. Ларина
Октябрь, и тяжек мед последней груши,
Дозревшей до броска к земле,
И лижет мух в паучьем плюше
Последний свет в белесой мгле —
Он зелень клена медленно сосет,
И перепончатые листья,
Варясь в лучах клубящихся высот,
Становятся мертвей и мглистей.
Все умирает в приторном вине,
В пурпурной георгинной мари,
Пока не вздрогнет ласточка во сне,
Поняв, что свет опять в ударе,
Пока не слущат сытые полевки
Орех последний на обед
И бурой россыпью, в обновке,
Из тьмы не вынырнут на свет.
Октябрь, и раздобревшую корзину
В набухший подпол волокут,
И сад, трудолюбиво гнущий спину,
В лохмотья ветхие обут.
И свет в белесом паутинном плюше
Разлегся в неге и тепле,
Чтобы помочь последней груше
Осенний смак отдать земле.
ПАМЯТИ ПОЛЯ ЭЛЮАРА
Перевод Г. Ратгауза
Свобода, моя звезда,
Не внесенная в звездные списки,
Еще над рыданьями мира
Незримая,
Ты мчишься уже
Над рубежами времен,
Я знаю, что ты — в дороге,
Моя звезда.
АЛЬБРЕХТ ГАУСГОФЕР
Перевод В. Левика
Альбрехт Гаусгофер(1903–1945). — Не был профессиональным литератором. Ради антифашистской деятельности отказался от блестящей карьеры одного из ведущих геополитиков «третьего рейха». Был схвачен гестапо и позже расстрелян в тюрьме Моабит по подозрению в причастности к неудачному покушению на Гитлера 20 июля 1944 г. Стихи из чудом сохранившейся тетради «Моабитских сонетов» написаны в ожидании казни.
«Когда почуял деспот Ши Хуан-ди…»
Когда почуял деспот Ши Хуан-ди,
Что ополчиться на него готово
Духовное наследие былого,
Он приказал смести его с пути.
Все книги он велел собрать и сжечь,
А мудрецов — убить. На страх народу
Двенадцать лет, властителю в угоду,
Вершили суд в стране огонь и меч.
Но деспоту настало время пасть.
А те, кто выжили, учиться стали,
И мыслили, и книги вновь писали.
И новая пришла на смену власть.
Китай расцвел. И никакая сила
Ни мудрецам, ни книгам не грозила.
СТОРОЖА
Блюстители, приставленные к нам,
Ребята превосходные — крестьяне.
Их вырвали из сельской глухомани,
Чтоб кинуть в дикий городской бедлам.
Для них связать два слова — тяжкий труд.
И лишь порой прочтешь в немом их взоре
Вопрос о тяжком всенародном горе,
Которое в сердцах они несут.
Они с востока, с берегов Дуная,
Где все успела разорить война.
Мертвы их семьи, выжжена страна.
И ждут они — придет ли жизнь иная?
Их узниками сделали, как нас.
Прозреют ли они? Пробьет ли час?
ВОРОБЬИ
Порой моя тюремная решетка
Приманивает с воли двух гостей:
То уличный задира воробей
И с ним его пернатая красотка.
У них любовь: то споры, то смешки,
То клювом в клюв — и как начнут шептаться!
Соперник и не пробуй подобраться,
Конфликт решится битвой, по-мужски.
Как странно здесь, в цепях, в тюремной щели,
Глядеть на них, свободных! Но за мной
Следит глазок блестящий и живой —
Чирикнули, вспорхнули, улетели.
И вновь один я, вновь гляжу в окно…
Зачем мне птицей быть не суждено!
КРЫСИНЫЙ ПОХОД
Лавиной крысы движутся к реке,
Несчастную страну опустошая.
Вожак свистит — и, точно заводная,
Вся стая дергается при свистке.
Уничтожают житницы и склады,
Кто шаг замедлит — стиснут, понесут.
Упрется — закусают, загрызут.
Идут к реке — и нивам нет пощады.
По слухам, кровью плещет та река.
Все яростней призывы вожака,
Все ближе цель — вот запируют вскоре!
Истошный визг, пронзительный свисток,
Лавина низвергается в поток, —
И мертвых крыс поток выносит в море.
