– С удовольствием, – улыбаюсь я, повеселев. – Можно будет… Ох! Я совсем забыла! Нет, в воскресенье я не могу. Я еду на распродажу, помочь Луизе, я убираю ее дом… то есть убирала раньше.

– Ладно, – быстро говорит он. – Тебе нужна помощь?

Когда я наконец звоню маме, она смотрит передачу по садоводству, и ей не хочется затягивать разговор. Я слышу, как громкий голос объясняет, что необходимо подрезать ветви, брать побольше навоза и остерегаться заморозков.

– Где ты была? – кричит мама, заглушая телевизор. – Я звонила тебе четыре раза!

– Меня не было дома. Я ходила на собеседование. – Я несколько приукрашиваю картину.

– Наконец-то! Надеюсь, работа приличная?

– Я тоже.

Она слушает меня вполуха.

– Зарплата хорошая?

– Прекрасная.

– Отпуск? Страховка?

– Все что надо.

– Слава богу, надеюсь, тебя приняли. Как ты сказала, где это, дорогая?

– Я все расскажу при встрече. Можешь спокойно смотреть свою передачу.

– Ладно. Бет, имей в виду, я хотела обсудить с тобой твой день рождения. Он ведь совсем скоро.

– Я помню, мама.

– Тебе исполнится тридцать.

– Это я тоже помню.

– И мы подумали, что неплохо бы сходить в ресторан.

О да. Лучше некуда. А ведь я только что жалела, что давно не была в ресторане.

– Замечательно! – говорю я. – Правда, мама, это было бы замечательно. Только ты и я?

– Да – и, разумеется, все остальные.

Остальные – это мой брат Стив с семьей и моя сестра Джил со своим приятелем. Душа у меня уходит в пятки. Ясное дело, я люблю Стива и Джил, и видимся мы нечасто, но когда мы собираемся вместе, речь обязательно заходит о моей непутевой жизни и о том, что мне надо делать, чтобы стать человеком.

– Может быть, пообедаем днем в воскресенье, чтобы взять с собой детей? – предлагает она.

Слава богу. По крайней мере, не придется пристраивать Элли. Надо бы поработать над ее манерами. У Джил детей нет, но мальчики Стива старше Элли и наверняка сидят за столом спокойно, умеют пользоваться ножом и вилкой и учтиво беседовать со взрослыми. Если Элли соорудит на скатерти композицию из кетчупа и горошка, а когда это ей наскучит, начнет ползать под столом и играть с ногами гостей, я упаду в глазах своих родных еще ниже.

– Воскресный обед – это здорово, – робко говорю я.

– Разумеется, если тебе захочется привести своего… – осторожно начинает мама.

– Посмотрим, – неопределенно говорю я. Мне кажется, что приводить Мартина на семейное сборище еще рановато.

– Что?! – Мама мгновенно выключает телевизор. Кажется, мне удалось завладеть ее вниманием. Моя реплика оказалась интереснее рассказов про навоз. – У тебя появился мужчина? – взволнованно спрашивает она. – Бет, почему ты молчала?

– Мама, у меня никого нет, – я трусливо иду на попятный. – Я сказала это просто так, мало ли кто подвернется. Кто-нибудь из старых знакомых…

– Если что, дай знать заранее, – в ее голосе слышится разочарование. – Ведь мне нужно заказать столик. Нельзя же вот так ни с того ни с сего привести еще одного человека. Не важно, кого ты приведешь, Бет, просто мне надо знать, сколько человек…

– Я понимаю. Не беспокойся, мама, никого я не приведу. Заказывай только на нас. Мы прекрасно проведем время. Я позвоню тебе, мама.

Моя мать живет одна около десяти лет – папа умер от рака, когда ему было чуть больше пятидесяти, – но она весела и жизнерадостна. По-моему, их брак был счастливым. Папина смерть была для нее страшным потрясением, я думала, она никогда от него не оправится, но вы бы видели ее теперь. У нее тьма друзей, она работает на неполную ставку на почте в своей деревне, живет в чудесном доме, все ссуды за который выплачены, ездит в прелестном маленьком «пежо» и в свои шестьдесят с небольшим выглядит моложе, чем когда-либо. В прошлом году, когда ей исполнилось шестьдесят, я спросила, не хочет ли она уйти на пенсию. Она посмотрела на меня как на сумасшедшую:

– С какой стати?

– Мама, но ведь у тебя нет никакой необходимости работать?

Папа успел обеспечить ей безбедное существование.

– Необходимости? – изумилась она. – Бет, я хочу работать. Ты этого пока не понимаешь. – Заметьте, еще один камень в мой огород. – Работа важна для души не меньше, чем любовь.

Отлично. У меня нет ни того, ни другого.

Когда я наконец уложила Элли спать и принялась мыть посуду, раздался еще один звонок. Три звонка за один вечер. Я сегодня просто нарасхват.

– Бет, это Луиза. – Я слышу, что она взволнована. – У меня хорошие новости!

Любопытно какие. Здорово, если все оказалось досадной ошибкой и на самом деле у них с Беном нет никаких проблем и им не нужно переезжать. А может, они выиграли в лотерее?

– Мы продали дом.

– Правда?

Что ж, наверное, в подобной ситуации это тоже хорошая новость.

– Очень рада за вас, – говорю я веселым голосом и с грустью думаю о Сельском домике и о том, как тяжело будет им переезжать в тесный, убогий домишко в дешевом районе.

– Мы уже подыскали новый дом, – сообщает она.

– Как вы быстро справились!

– Да. Новые жильцы хотят въехать как можно скорее. Там составлена целая цепочка. Угадай, где мы теперь будем жить?

Я знаю, на дорогой дом у них нет средств, значит, в каком-то дрянном районе. Но не могу же я сказать ей об этом прямо.

– Где?

Почему вся эта история огорчает меня больше, чем Луизу? Как она может это выносить? Почему она так быстро смирилась с тем, что ее прежняя жизнь трещит по швам? Случись такое со мной, я билась бы в истерике, обвиняя всех и каждого и делая несчастными всех вокруг.

– Дадли-роуд, Бет! За углом от твоего дома! – радостно сообщает она.

Так я и знала. Самый паршивый район. Это было ясно как божий день!

Вчера действительно пошел снег, но, слава богу, он тут же растаял, а сегодня стало гораздо теплее. Элли расстроена.

– Я так хотела слепить снеговика, – ворчит она и зачерпывает ложкой молоко из тарелки с хлопьями, проливая половину на стол.

– Не грусти. Когда станет тепло, играть на улице будет еще лучше. Скоро наступит лето, будешь кататься на велосипеде… Элли! Прекрати!

Она шлепает ложкой по содержимому тарелки и наблюдает, как молоко выплескивается на скатерть и собирается в круглые капли. Я отбираю у нее ложку, она, хныкая, тянется за ней снова.

– Прекрати играть с едой! – сердито говорю я, думая о предстоящем семейном обеде. – Ты уже большая. Должна вести себя прилично, а не устраивать черт-те что.

– Не хочу, – говорит она, надувшись.

– Хорошо, раз ты ведешь себя как маленькая, я буду кормить тебя с ложки. Подвяжу тебе слюнявчик и посажу на высокий стул, – угрожаю я.

Правда, высокого стула и слюнявчиков у меня нет, я давно их отдала.

– У тебя нет высокого стула, – говорит Элли.

– Куплю.

– Не купишь, – ее голос звучит менее уверенно.

– Пожалуйста, ешь нормально, тогда мне не придется этого делать, – устало говорю я, возвращая ей ложку.

– Я больше не хочу. – Она бросает ложку и слезает со стула.

– Когда ты поела, – говорю я, – нужно попросить разрешения выйти из-за стола.

Она приходит в недоумение.

– Зачем?

– Так ведут себя воспитанные дети.

– Что значит воспитанные?

– Это значит… гм… что они ведут себя как положено. Делают другим приятное.

С минуту она сидит, нахмурившись, и пытается осмыслить мои слова. Отлично. Кажется, до нее что-то дошло. Я умиленно представляю, какое прекрасное впечатление произведет она на моих родных. Я снова одену ее в красное велюровое платьице и белые колготки, и все будут восхищаться, как спокойно она сидит, дожидаясь разрешения выйти из-за стола.

– Я не хочу быть воспитанной, – объявляет Элли, спрыгивая со стула. – Ты – не воспитанная!

Похоже, придется поработать над этим еще.