Но вместо этого он продолжает смеяться – чудесным, добрым смехом, словно он смеется не надо мной, а мы вместе смеемся над хорошей шуткой.

– По-моему, мы оба просто пара идиотов! – говорит он.

Он берет у меня из рук охапку мокрого белья и шлепает ее на стол. Потом обнимает меня и начинает легонько покачивать, как будто убаюкивает ребенка, прижавшись щекой к моему лицу, мокрому от слез.

– Больше нам не придется делать подобные глупости, – тихонько шепчет он мне на ухо. – Больше незачем притворяться и пускать друг другу пыль в глаза.

И принимается меня целовать.

Меня обдает теплой волной, и я забываю, где я, и в эту минуту на пороге появляется Элли.

– Вы! – возмущенно кричит она, и мы с Мартином, как ошпаренные, отскакиваем друг от друга.

Я думаю, что сказать в свое оправдание.

Нет, милая, этот дядя не целовал меня. Он просто пытался вынуть кусочек ветчины, который застрял у меня между зубами. Он отсасывал у меня изо рта яд, который я случайно проглотила. Он проверял, не пахнет ли от меня чесноком. Он хотел…

– Вы, – негодующе продолжает Элли, и ее глаза гневно сверкают, – испортили мою картину!

Господи!

И только!

– И что он сказал? – спрашивает Дотти, задыхаясь от смеха.

Портрет Тоссера, немного покоробившийся после тесного контакта с мокрым бельем, лежит рядом с ней на диване. Она не сводит с него глаз, потрясенно качая головой.

– Он был на высоте, – улыбаюсь я. – Снял со стола белье, взял картину и обещал Элли, что высушит ее. Он поставил ее к батарее, потом разгладил ее и спросил Элли, не окажет ли она ему любезность и не нарисует ли картину специально для него.

Мартин действительно задал ей именно такой вопрос. Не окажет ли она ему любезность. Этим он завоевал ее сердце раз и навсегда. Она в один присест нарисовала для него три картины.

– Ну и?

– Что?

– Брось, детка, выкладывай начистоту. Ты будешь встречаться с ним и дальше?

– Ну конечно, – улыбаюсь я.

– Умница! – Она фыркает от удовольствия. – По-моему, тебе здорово повезло, Бет. Дай ему разок за меня!

– Дотти! – смеюсь я, делая вид, что смущена. – Да вы просто старая распутница!

– Не такая уж старая! – возражает она. – Слава богу, я еще в самом соку, и никто не знает, на что я способна… С тех пор, как кто-то пытался это выяснить, утекло немало воды! Но поверь, на эту старую кочергу находилось немало охотников.

Она умеет найти нужное словцо.

– Не сомневаюсь! – усмехаюсь я. – Наверное, вы до сих пор могли бы задать им жару.

Она благодарно посмеивается.

– Бет, я с тобой просто помолодела. С утра на меня напала страшная хандра.

– Что случилось? У вас опять болели ноги?

– Нет, – она качает головой. – С ногами все как обычно. – Она тяжело вздыхает и умолкает, словно взвешивая, рассказывать мне о своих бедах или нет. Я жду. Тоссер дремлет рядом с камином. Заметив, что мы замолчали, он приоткрывает один глаз и смотрит в нашу сторону. – Люк, – произносит она наконец и опять вздыхает.

Сделав небольшое усилие, я вспоминаю.

– Люк. Ваш внук из Австралии? Тот, что хочет стать художником?

– Да. Он собирается приехать.

– Но это же здорово! – Я ищу ее поддержки. – Разве нет?

– Не знаю, не знаю, – мрачно произносит она. – Что мне делать с таким мальчишкой? Как я должна его развлекать? Что они там себе думают? Он привык бражничать и заниматься развратом ночь напролет, или чем у них там еще занимаются в университетах. С чего вдруг он надумал заявиться сюда?

– Наверное, хочет повидаться с вами, – несмело предполагаю я.

– Ха! С какой стати? В первый же день к обеду ему надоест здесь до чертиков! Он даже вещи распаковать не успеет. Ему захочется улететь обратно первым же рейсом. – Она внимательно смотрит на меня. – Я ведь не дура, Бет.

Вот черт. Неужели она догадалась, что я звонила в Чикаго?

– Разумеется, нет, – поспешно подтверждаю я.

– Я знаю, что они задумали.

– Правда? – Я озадачена. – Кто? О ком вы говорите?

– Мой сын и его жена. И моя дочь. Без нее тут тоже не обошлось. Представляю, как она зудит по телефону: «С мамой нужно что-то делать». Словно я не могу сама о себе позаботиться, как будто вокруг меня нужно прыгать…

– Так что они задумали, Дотти? – перебиваю я.

– Это они его послали. Люка. Зачем парню в двадцать один год тащиться сюда? Ради того, чтобы повидать свою бабку? Во-первых, у него нет денег, ведь этот бездельник за всю жизнь не проработал и дня. Это они купили ему билет. Неужели не понятно? Съезди, проведай бабку, посмотри, в порядке ли она, чтобы мы не волновались.

– Думаю, вы к ним несправедливы, – говорю я с упреком. – Я уверена, все они переживают за вас, и не сомневаюсь, что Люк сам захотел приехать…

– Ха! – слышится в ответ.

– Когда у него самолет?

– Завтра.

Это несколько неожиданно, согласитесь. Непонятно одно: если мы говорим про завтра, означает ли это, что он сел в самолет вчера, чтобы прилететь завтра, или он сядет в самолет завтра и прилетит вчера? Такие вещи почему-то всегда доходят до меня с трудом.

– То есть они не потрудились вас подготовить? – говорю я Дотти.

– Вот именно. Я еще не совсем рехнулась. Они дождались, пока он купит билет и выедет в аэропорт, и только после этого позвонили. Чтобы я не могла сказать «нет». – Она возмущенно качает головой. – Вот навязался он на мою голову, небось надеется, что я буду подавать ему стейки из мяса кенгуру и пиво «Фостерс».

– Зато будет с кем поговорить, – смеюсь я.

– Поговорить? Наверное, он круглые сутки будет смотреть «Соседей» и «Дома и на чужбине».

Сама она смотрит эти фильмы, не пропуская ни единой серии.

– Наверное, он и говорить-то по-человечески не умеет. Думаю, мне будет не разобрать ни слова, – говорит она с злорадным удовлетворением. – Все эти «здрасте» и «клевая хавка».

– Вот вы и попались! – подталкиваю я ее локтем. – Вы уже говорите на его родном языке!

– Хм! Очень смешно!

Все утро она остается угрюмой и мрачной.

На прощание я говорю:

– Надеюсь, все будет хорошо. Я имею в виду вашего внука.

– Хм.

– Перестаньте, Дотти, встретьте его поласковей. Он проделал такой путь, чтобы вас повидать.

– Ладно, – она немного смягчается. – Я все понимаю. Постараюсь на него не ворчать – ведь больше чем на пару дней он не задержится. Отдохнет от перепада во времени и начнет собираться домой. Попомни мои слова!

Но меня не оставляет смутное ощущение, что она нарочно выстраивает оборону – это защитная реакция. Она ждет этой встречи, но боится разочарования. Дай бог, чтобы внук оправдал ее ожидания.

Я стою у садика и жду, когда выйдет Элли. Вдруг кто-то трогает меня за плечо.

– Привет, Бет. Сто лет тебя не видел.

Это Саймон.

– А… здравствуй. Что ты здесь делаешь?

Я мнусь и запинаюсь, точно это я завела тайный роман за его спиной. Почему я чувствую себя виноватой? Ведь это чужие тайны и чужая вина.

Он смотрит на меня с удивлением:

– То же самое, что и ты! Пришел за детьми – вон они, уже идут! Готовьтесь к неприятностям, Джек!

Джек ритмично стучит головой о спинку коляски и монотонно приговаривает:

– За-а… за-а… задний ход…

Увидев отца, он улыбается.

– А где Фэй? – спрашиваю я, внезапно встревожившись. Господи, неужели она его бросила? Бросила детей и ушла к Нилу, а мне никто не сказал.

– В Брайтоне. Поехала навестить школьную подругу, как там ее…

Он вопросительно смотрит на меня. Я молча качаю головой. Не могу же я сказать ему, что скорей всего эту подругу зовут Нил.

– Она тебе не говорила? – удивляется он. – Странно! Она так ждала этой встречи!

Еще бы.

– В последнее время мы… гм… мало видимся, – говорю я неопределенно. – Привет, солнышко! Покажи мамочке, что вы сегодня делали?

К счастью, на какое-то время нас отвлекают Элли и Лорен, обе от радости визжат как поросята, увидев нас с Саймоном рядом. Они уже привыкли, что мы с Фэй с каменными лицами стоим в разных концах коридора.