[2] «Мало ли в Бразилии Педров!» — цитата из комедии «Здравствуйте, я ваша тетя!»

[3] А вот здесь герой запомнил абсолютно точно. И, если бы он оказался в Москве в 1918 году — мог бы опробовать спасти Ленина. Но… Где оказался — там и оказался.

[4] Герой опять ошибается. Сокрытие от государства найденного клада действительно считалось расхищением социалистической собственности, но в пятидесятые годы за это не расстреливали.

[5] Эта история упомянута в книге А.А. Бушкова «Антиквар»

[6] «И веревочка в дороге пригодится» — цитата из комедии Гоголя «Ревизор». Осип — слуга Хлестакова.

[7] Технологии Института холодильной промышленности на самом деле использовались при постройке ленинградского метро для заморозки плывуна — пропитанной водой вязкой массы из глины или песка, которая затапливала туннели при прокладке линий метро на болотистой территории.

— Кристабраков, «Несчастие ума», — вежливо улыбнулся я библиотекарше за деревянной стойкой.

— Карточку заполните, — не менее вежливо улыбнулась та, хотя в ее глазах мелькнуло некоторое сомнение в том, что этот странный тип в тюбетейке умеет не только читать, но еще и писать.

Опять карточку… Одну на меня уже заполняли внизу: чтобы пройти в читальный зал городской библиотеки номер 16 нужно предъявить паспорт, там на тебя заполнят регистрационную карточку по форме номер 8, выдадут тебе читательский билет в виде сложенной пополам картонки — на которой над надписью «Читательский билет» красуется грозное предупреждение «Без предъявления билета вход в читальный зал запрещен» — и только тогда по скрипучей лестнице, ступени которой выкрашены темно-коричневой краской, ты доберешься до того самого читального зала. Где опять нужно заполнить карточку…

Я взял коричневую ручку и, осторожно макая ее в стеклянный кубик чернильницы, принялся тщательно выводить на карточке кривоватые буквы. Подтверждая опасения библиотекарши по поводу моих способностей к письму.

Уф. Я протянул заполненную карточку… и обнаружил прямо у себя под носом на стойке стопку точно таких же карточек и объявление «Заполняйте карточку для получения книги». Похоже и с чтением у меня явные проблемы…

Через некоторое время мне, в обмен на читательский билет, принесли синюю тонкую книжку в твердом переплете, с портретом совершенно незнакомого мне гражданина на обложке. Гражданин Кристабраков ни на одного известного мне писателя не походил, а походил, разве что, на Бильбо Бэггинса, тоже такой же веселый лысеющий толстячок. Название было написано с очень маленьким пробелом и поэтому белые буквы сливались в «Несчастиеума».

Ну-с, посмотрим, угадал я или нет… И чего это я со словоерсами[1] заговорил, пусть и мысленно?

Я открыл первую страницу…

«Каненька (вдруг просыпается, встает с кресла, оглядывается» Светает!.. Ах, как скоро ночь минула! Вчера просилась спать — отказ»[2].

Есть!

Гражданин Кристабраков — здешний аналог Грибоедова, а передо мной — аналог «Горя от ума», который, если я не ошибаюсь, должен отличаться от нашего варианта разве что именами и датами. А весь остальной текст и фабула — совпадут.

Я положил перед собой тетрадь, купленную за 17 копеек, достал карандаш — видели бы вы, как я его точил своим блистающим кинжалом — и принялся составлять для себя памятку, кого здесь как зовут.

Софья — Данла, Молчалин — Сайялин…

Зачем мне это и зачем я вообще ударился в изучение классиков литературы?

Хочу напомнить, что я здесь, вообще-то, для собственной легализации. Для которой мне нужно хотя бы попытаться поступить в Институт. А для этого нужно сдать вступительные экзамены, в которые входят химия, математика и сочинение. И, если химия и математика в этом мире от нашего не отличаются — по крайней мере, не должны — то писать сочинение, не зная, кто тут Пушкин, а кто — Кукушкин, мягко говоря, не получится. А классиков я и в нашем-то мире помню разве что Булгакова, Маяковского и Грибоедова. Первые два отпадают, Булгаков в пятидесятые не был популярен[3], Маяковского я помню больше по его дореволюционным футуристским опытам, которые здесь, наверное, тоже не пройдут — навряд ли тут можно будет упомянуть, кому именно собирался подавать ананасовую воду Владимир Владимирович[4] в стихотворении «Вам!»[5] — остается Грибоедов. Классик, популярный, так что из тем сочинения хоть одна, да будет связана с ним. Если же нет… Ну, остается только писать по принципу «Гайдар 19 века»[6].

Продолжаем изучение известно-неизвестной книги…

На выходе из библиотеки я завернул в ближайший продуктовый, где купил батон и бутылку молока — чем уменьшил свои капиталы ровно вдвое — и все это на лавочке и захомячил, прямо чувствуя, как молоко впитывается в стенки моего желудка.

Нет, надо решать вопрос с финансами. Как можно быстрее.

Есть, конечно, вариант: пойти на железнодорожный вокзал и там разгружать вагоны, благо опыт у меня уже есть. Только этот же самый опыт подсказывает, что в моем нынешнем состоянии, после почти двух недель вовсе не целебного голодания, у меня просто не хватит сил. А зачем грузчикам задохлик в бригаде? Другие варианты, менее требовательные к физической силе, на ум тоже не приходят. Донором, что ли, пойти? Чтобы и рухнуть на выходе, ага.

Ладно, жилье у меня есть — а через три дня, с понедельника, начинаются вступительные экзамены и я с полным правом смогу заселиться в общежитие Института, а не обитать в кладовке на птичьих правах — ребята-студенты не дадут пропасть с голоду, если уж совсем-совсем обезденежею. Попробуем заняться тем, что пришло мне в голову ночью.

Кладоискательством. Назовем это так.

Мой дебют в роли барахольщика начался с вилки. Отличной, надо сказать, вилки, которую я обнаружил на подоконнике кухни в первой же квартире первого же подъезда первого же расселенного дома, в который забрел. К сожалению, вилка была не золотая, не серебряная и кисти Фаберже явно не принадлежала. Обычная алюминиевая вилка, каких в базарный день — пятачок на пучок.

Но мне, у которого из столовых приборов только нож, и вилка пригодится.

Я пошарил по квартире еще немного, но нашел только табурет на кухня, еще прочный, но старый и какой-то просаленный, как будто его жарили вместе с картошкой. Да еще в кладовке в углу стояла одинокая, видимо, забытая при переезде, стеклянная баночка с маринованными огурцами. Живот при виде этой баночки уркнул и наотрез отказался их пробовать. Во-первых, какой-то мутноватый маринад не внушал доверия, во-вторых, горловина банки была закрыта не полиэтиленовой — до таких крышек явно в здешнем мире еще далеко — но даже не жестяной[7] или там стеклянной крышкой[8]. Хотя жестяные крышки здесь точно есть, я в магазине видел. Но эти огурцы явно были домашнего производства, и горловина банки была обмотана коричневой плотной бумагой и перевязана веревочным шпагатом[9]. Стерильность этого поделия вызывала большое сомнение. Нет, если бы меня угостили хозяева — съел бы и не задумался, но так… Сколько она тут стоит и кто в ней завелся, кроме огурцов? Не-не-не, спасибо.

Я с сомнением нюхнул бумагу. Она пахла маринованными огурцами и почему-то водкой[10].

Нет, все же нет.

Спасибо этому дому — я крутанул в пальцах вилку — пойдем…

Так, это еще кто?

За дверью явственно слышались голоса.

Детские.

Кто это тут на моих коронных землях?[11] Вернее сказать, в доме, который я уже считал своей безраздельной собственностью и источником всевозможного лута[12].

[1] Словоерс — приставка «-с», в 19 веке означавшая уважительное отношение к собеседнику (и писавшаяся двумя буквами «-съ», которые в дореволюционном алфавите, собственно и назывались «слово» и «ер»). Видимо, на героя повлияло то, что он собирается прочитать книгу дореволюционного писателя.

[2] Первые строки комедии Грибоедова «Горе от ума»

[3] Если не сказать — наглухо забыт