— Из-за имени?

— Из-за дракона, — Драк закатал рукав на левой руке и показал растянувшуюся на все предплечье цветную татуировку дракона навроде той, какая, по слухам, красовалась на руке императора Николая Последнего[5], - Ошибка молодости.

— Дракон, значит… — я улыбнулся. И перестал улыбаться.

— Дядь Драк, а там, в рукописи вашего Тумана… ничего такого, из разряда «Перед прочтением сжечь — после прочтения съесть», не было? Я не читал, если что?

— Да не было, конечно, Туман тоже не дурак… был.

Мигнувшую было печаль тут же разогнал вторгшийся дед Паич:

— Чего сидите?! В баню кто пойдет?

Шшшуххх!!!

Аааа!!! Данунафиг! Аааа!!! Данунафиг!!!

Не обращая внимания на ехидные смешки рассевшихся на самой верхней полке дядьки и деда, я скатился вниз с банного полка. Данунафиг! Я первый раз в жизни не мог вдохнуть воздух: открываешь рот, пытаешься сделать вдох — а воздух к тебе в легкие просто не идет. Потому что легкие сказали, что в гробу видели закачивать в себя эту венерианскую атмосферу, которую кто-то там считает воздухом, пригодным для дыхания.

— Слабовата молодежь пошла, — крякнул сверху дед Паич, — То ли дело мы в его годы…

— Ага, — поддакнул дядька Драк.

— Чего агакаешь? Сам-то еще от горшка два вершка, а туда же, к старшим приписывается.

Мужики похохотали, я тоже улыбнулся. Понятно же, что не в зло и не в обиду, просто шутят.

— Ершан, лезь на полок, парить тебя буду! — дед махнул двумя вениками, послав волну горячего воздуха. Один веник — березовый, а второй…

— Дедушка, а из чего у тебя вон тот веничек?

— Так с можжевельника же.

— Дедушка… А можно не надо?

— Не боись, Талган, подставляй бока!

ААА!!!

Распаренный, чувствующий себя так, как будто меня разобрали на части, промыли каждую косточку, каждую жилочку и собрали обратно, я вышел на крыльцо.

— Попей, Ершанчик, — Нитка протянула мне глиняную кружку.

— Что там?

— Зябрики в собственном соку. Я из банки налила и водой разбавила, на свой вкус. Попробуй, подолью чего-нибудь.

Я отхлебнул зябрикового сока, кисловато-сладкого, прохладного, освежающего. Вкусно. Прихватил зубами самого зябрика, плавающего поверху, захрустел. Остальные зябрики из банки азартно вылавливали крутящиеся тут же под ногами мальчишки-близнецы. Руками полоскаться в соке им запретили, так они гарпунили твердые и упругие зябрики вилкой. Без шансов.

Я отпил еще сока. Жить, как говорится, хорошо!

— Эй, ты!

Как всегда. Как только у тебя появится хорошее настроение — обязательно найдется тот, кто его изгадит.

У калитки, низенькой, чуть выше колена, как и здешние заборы, сделанной из нескольких горизонтальных жердей, стоял, покачиваюсь давешний Крастик. Все еще грязный, в руках то ли тряпка, то ли пиджак, по крайней мере он в одной заляпанной рубашке.

— Эй ты, иди сюда!

Уже бегу. Прям мухой метнулся.

— Краст, иди домой, ты пьяный! — сердито крикнула Нитка.

— А то мы и проводить можем, — это уже дядька Драк от бани. Я от них с дедом все же сбежал, я в вулканологи не собираюсь, мне подготовка к таким температурам без всякой надобности.

— Значит, не идешь… — злобно прошипел Краст, — Тогда я тебя отсюда…

Он качнул рукой, роняя на землю тряпку, из-под которой блеснул черным воронением…

Автомат.

Небольшой, тонкий, с перфорированным кожухом на стволе, чуть изогнутым магазином, в который Краст вцепился побелевшими пальцами, складным прикладом.

ППС.

Автомат ППС.

Который направлен стволом прямо на меня.

Время внезапно замедлилось. Я видел как от бани огромными скачками несется дядька Драк, сразу уяснивший проблему. Но не успевает, не успевает, не успевает…

Краст успеет выстрелить раньше.

И мне нельзя, нельзя, нельзя отпрыгивать в сторону. Потому что этот придурок сейчас начнет стрелять, а на линии его огня — дети и Нитка, Нитка, Нитка…

Я прыгнул вперед. Уже понимая, что не успею. Слишком далеко. До выстрела — не успею.

Не успею

Не успею

Не успе…

Палец нажал на спуск.

[1] Скамейка отличается от лавки тем (по крайней мере, в деревенской избе), что лавка приделана к полу или стенам и не двигается. Скамейка же — передвижной предмет мебели.

[2] Акваланг действительно изобрел Жак-Ив Кусто, в 1943 году. Но дыхательные аппараты для подводного плавания существовали и до него (основное отличие от акваланга — они были закрытого типа, в то время как акваланг — открытого). Впрочем, герой угадал и в этом мире акваланги были изобретены и использовались до войны.

[3] ЭПРОН — Экспедиция подводных работ особого назначения, организация в СССР, с 1923 о 1941 года занимавшаяся подводными работами, как вы сами понимаете, особого назначения.

[4] Рота особого назначения Балтийского Флота — все правильно, подводные диверсанты.

[5] Была такая татуировка у Николая II — вопрос дискуссионный. Есть фото, где она видна и есть — где ее нет. Но герой считает, что была, его право так думать.

Время действия (остановлено)

Место действия (отсутствует)

— Константин, у тебя совесть есть?

— Конечно.

— Ты, когда отправлял меня в этот мир, обещал мир тихий и спокойный. Знаешь, когда в тебя стреляют из автомата — это трудно назвать тишиной и спокойствием!

— Знаешь в чем проблема современного мира?

— В желании пофилософствовать на ровном месте, лишь бы не отвечать на вопрос?

— Нет, это я пытаюсь подвести тебя к ответу. Вопрос был чисто риторический, так что я сам на него отвечу. Проблема современного мира в том, что в нем никто тебя не слушает. Любую, даже самую, казалось бы, ясную и четкую мысль люди стараются истолковать так, как будто ты какой-то гребаный Нострадамус!

— Поясни.

— Вспомни, что я говорил в начале? Безразличный мир. Не хороший, не добрый, не тихий и спокойный. Безразличный. То есть мир, в котором происходящее с тобой зависит не от чьей-то злой воли, а, по большей части, от того, что каждый твой поступок имеет последствия. Ну и еще немного от случая. Но от твоих поступков — больше. Сам же вспоминал «Наутилуса»: «Если ты пьешь с ворами — опасайся за свой кошелек». Помнишь?

— Ну?

— А если ты публично унижаешь психованного придурка — то можешь ожидать ответку. Скажи спасибо, что он за автомат схватился, а не проломил тебе голову кирпичом в темном закоулке.

— Спасибо, добрый Костя. Низкий тебе поклон до земли. Типа мне не все равно, отчего помирать, от пули или…

— Кто говорил о смерти?

— Меня застрелили!

— Не торопись. Я, между прочим, с мертвецами разговаривать не умею.

— Так… Погоди-ка… В меня стреляли.

— На тебя направили автомат. Это, знаешь ли, не одно и то же.

— И нажали на курок…

— И нажали на курок.

— Но выстрела я не слышал.

— Я тоже.

— Он что, так и не выстрелил?

— Бинго!

— Я тебя придушу! Я уже мысленно простился с миром, с Нитой, со всеми… а ты!

— Вот тут я вообще не при делах.

— Ты, между прочим, автор этой истории!

— А вот и нет. Автор этой истории — ТЫ. А я всего лишь записывал твой рассказ.

— Ты еще скажи, что не выдумывал меня.

— Конечно, нет. Выдумывал я героев других своих книг. Димка-Хыгр, господин Шарль, Сергей Вышинский, Якоб, Лазаревичи — вот их я выдумал. А ты сам пришел в мою голову и застрял в ней, пока я не отправил тебя в Безразличный мир. Я вообще не собирался писать про зябриков! Я книгу про новую расу начинал, с чего бы мне параллельно еще одну книгу затевать, если мне времени еле-еле на одну хватало? А тут ты, из головы не выходишь, требуешь для себя целый мир. Вот и пришлось начинать «Зябриков»…

— Значит, я не выдуманный?

— Если бы я тебя выдумал — я б тебе и имя придумал. Ты же наотрез отказался называть его!