— На экзамене. Преподаватель спросил, не тот ли ты самый Зибровский, а ты сказал, что тот самый — твой отец.

— Ну правильно. Я точно не тот самый, потому что я скромный и славы и известности еще не заслужил. А раз не я — значит, точно мой отец. Я других Зибровских не знаю.

Кажись, по этой дороге мы только что проезжали.

Я посмотрел на безмятежно улыбающегося Каза. Ну и что ты ему скажешь? Чувствую, если начать его спрашивать по новой — мы опять выедем на бесконечное повторение. Скользкий жук мой новый сосед.

Выйдя из Института, я уже было решил, что сегодня я точно доберусь до Невского, Зимнего и Медного[3], хотя бы для того, чтобы узнать, как они здесь называются. Но пошедший мелкий дождь — это Питер, детка — внес коррективы в мои планы и настроение.

Я катил на сине-синем трамвае по проспекту, глядя на проплывающие мимо дома — в переносном смысле, конечно, проплывающие, дождь был не такой сильный — и думал о всякой незначащей ерунде. Например, над тем, как можно назвать город, по которому я еду и в котором, вообще-то, живу. Нет, провалами в памяти я еще не страдаю и помню, что это — Афосин. Но таковым он стал лет тридцать назад, а до этого? Какой-нибудь Санкт-Химмельбург? Сокращенно — Хим? А в 1914 году на волне антинемецких настроений его переименовали в Химерград?[4] Интересно, конечно, но у кого спросишь, не рискуя быть заподозренным в умственной отсталости…

Я еще немного посмотрел в трамвайное окно, пока не поймал себя на том, что повторяю «Мы видим город Химерград в семнадцатом году…»[5]. Потом мне наперло высчитать, в каком году здесь произошла революция. Потом я смог только прикинуть, что было это где-то в пятидесятых. После чего мозг начал упорно втискивать в стихотворный размер пятьдесят энный год и это упорно не получалось. Я бы точно заплел себе извилины в косички, но, к счастью, приехал до своей остановки и меня чуточку отпустило.

В комнате был один Арман, остальные куда-то разбежались — и дождь им не помеха — да и Арман явственно собирался куда-то. Я сбросил намокший пиджак, подумав, что, наверное, надо завести себе зонтик. Или Плащ. И прямо в жилетке упал на кровать, постепенно приходя в себя — как-то тяжеловато мне дался экзамен по химии — и наблюдая за тем как Арман пристегивает к подтяжкам носки.

Да, резинок у здешних носков не было, и держались они на щиколотке плохо. Поэтому для тех, кто не хочет постоянно их поддергивать вверх, придумали подтяжки для носков, а-ля пояс для чулок, затягиваемый под коленом. Смотрелось, как на мой вкус, стремно, слишком уж напоминая извращенца-итальянца «Мискузи» из фильма «Евротур». Но здешним жителям нормально, кто я такой, чтобы навязывать им свои вкусы.

Пристегнув носки, влюблено создание умчалось на свидание[6] — насчет влюбленного сомневаюсь, а вот насчет свидания к бабке не ходи — а я, еще немного полежав, потянулся к тумбочке, в которой валялся недочитанный роман про шпионов.

Тук-тук-тук.

— Открыто! — крикнул я.

Молчание.

Тук-тук-тук.

Да кто там такой стеснительный?! Пришлось идти, открывать.

За дверью обнаружилась совершенно незнакомая девушка, лет так семнадцати-восемнадцати. Выглядела она как помесь русской и анимешной красавицы. От русской — белое легкое платье, косынка на плечах и черные как смоль волосы, уложенные в толстую косу. От анимешной — длинные стройные ноги, общая стройность, если не сказать, худоба и огромные испуганные глаза цвета солнечного неба. Впрочем, кое-чего для полного соответствия обоим образам не хватало.

Шел я как-то со знакомой по улице, и мимо прошла девчонка в футболке. Прошла и прошла, но знакомая решила меня подколоть: «Куда это ты пялил свои бесстыжие глаза?». Я честно ответил: «Английскую надпись на футболке читал». Причем абсолютно честно: там что-то интересное было написано неразборчивым шрифтом. Знакомая хмыкнула: «Что там читать, там максимум на двоечку написано».

Так вот, моя нежданная гостья и на единицу не тянула.

В этот момент она, наконец, решила заговорить, и я с ужасом осознал, что это не девочка. Это материализовался мой самый страшный кошмар.

— Здравствуй, — сказал кошмар, — это ты Ершан Ершанов?

Ничего страшного? Это пока. Но у меня вдруг возникло острое желание сказать, что я вовсе не Ершан и вообще она ошиблась комнатой, общежитием и, возможно, городом. Но не успел. Девушка продолжила:

— Ты же из Талгана, верно? Я тоже. А ты из какого места Талаган?

[1] В первых числах августа 1957 года дневная температура в Ленинграде была выше 20 градусов Цельсия. Где-то 22–23.

[2] По трем причинам. Во-первых, официальным праздником День ВДВ стал только в 2006 году, во-вторых береты у десантников появились только в 1967 году, и в-третьих — голубыми они стали еще через год, в 1968-ом. До этого были малиновыми.

[3] Проспекта, дворца и всадника, если кто не понял.

[4] В нашем мире в 1914 году, после начала Первой мировой войны, Санкт-Петербург переименовали в Петроград. Как раз на волне антинемецких настроений.

[5] Адаптированный отрывок из стихотворения Сергея Михалкова «В музее В.И. Ленина»

[6] Цитата из фильма «В бой идут одни «старики»

Я плотнее прижал нож. Нельзя сразу выдергивать нож из раны, если ты не хочешь, чтобы кровь хлынула струей. После этого я подхватил обмякшее тело и затащил в комнату. Щелкнул задвижкой на двери и бросился к кровати. Надо завернуть ее в простыню… нет, в одеяло… закатить под кровать, а потом, ночью, когда все уснут, вытащить ее из общежития и…

— Ершан. Ершан!

Я встряхнул головой. Господи, какая чушня лезет в голову…

— Извини, задумался. Что ты говоришь?

— Я говорю: ты из какого места Талгана?

Ужас не прекращался: у дверей моей комнаты стояла настоящая талганка, которая могла расколоть меня на раз-два, просто задав пару вопросов. Например, где я жил. А я в упор не помнил название своего «родного» поселка.

— Погоди. Ты сама-то кто и откуда?

Девчонка смутилась. Судя по всему, она по жизни была тихой и застенчивой, и ее смелости еле хватило на то, чтобы пойти искать меня. Зачем-то.

— Мада. Мада Ершанова.

Она еще и моя однофамилица… Или… Родственница?! Я ведь до сих пор не знаю, насколько редкую фамилию присвоил. То ли она аналог Иванова и людей с такой фамилией по десятку на пучок, то ли аналог какого-нибудь Бетономешалкина или Батономахалкина[1] и тогда мы — однозначно родственники не во втором, так в третьем колене.

Я почувствовал дурноту. Вроде бы мысль насчет ножа была не такой уж и безумной…

— А я Ершан.

— Я знаю. Я спросила, этта, есть ли кто-то из Талгана. Мне сказали — только я и Ершан Ершанов.

— А пришла-то зачем?

— Потому…

— Стой. Заходи, что мы как неродные. Талганец талганке поневоле брат. Народная… э… поговорка[2].

— В комнату? — Мада попятилась, как будто я приглашал ее не в комнату, а в притон разврата, — Этта… к мальчикам?

Откуда взялось это горькое дитя на мою голову?

— Да проходи ты уже! — я схватил ее за руку и затащил в комнату.

— Мама, — тихо пролепетала девчонка, влетая внутрь.

— Да тихо ты. Сядь.

Она осторожно присела на краешек кровати Каза. Что-то лязгнуло и зашуршало, как будто он прятал под подушкой горсть бутылок и отряд шуршунчиков.

— Начнем сначала. Я — Ершан Ершанов, из Талгана. Сардарский район, поселок Жабна.

Жабна?? Ничего себе название! Надеюсь, я правильно вспомнил то, что написано в «моем» паспорте в разделе «Прописка», а не придумал это название с перепуга.

— Жабна? — Мада задумалась, — Кажется…

— Кхм-кхм. Может, ты теперь себя назовешь?

— Ой, да… — интересно, она сможет еще дальше покраснеть, или уже некуда? Мозг тут же подсказал, что румянец с лица может начать ползти дальше. Вниз. На шею. На… кхм.

— Мада Ершанова. Из Ангамара.

Ну, не из Мордора — уже хорошо[3]. А вот то, что я еле успел прикусить язык перед тем как спросить, что это такое — уже плохо. Это примерно как москвич, который не знает, что такое Бутово или красноярец, не слышавший про Абакан.