— У меня теперь будет шишка! — в глазах Гоши стоят слезы.
— Ты же сам виноват, — грозно шепчет Санча. — Делаешь вид, что тебе больно, поднимаешь шум. Заткнись, не то хуже будет!
Но что может быть хуже? Он и так на дне.
Слышу Гошу не я один, вот только спины одноклассников, учителей и родителей, сидящих на следующих рядах после моего, будто закаменели. Здесь каждый дружит с головой и старается не привлекать к себе внимание и проблемы. Вы думаете, родители не замечали синяки на запястьях и на шее Гоши? Думаете, никто из учителей не обращал внимания на его шишки и заляпанную мелом спину?
Классный руководитель делал вид, что все в порядке, и дети просто играются. Ему так было удобно.
Школьный психолог делала вид, что все нормально, чтобы не работать с обидчиком и жертвой всерьез.
Нет, родители Гоши пытались устраивать скандалы: его мать, грозная и высокая женщина, залетала в кабинет директрисы, устраивала разносы, но это ни к чему не приводило, кроме пары нравоучений на тему «давайте жить дружно» от классного руководителя и новой клички «Мамся», которая приклеилась к Гоше.
По-хорошему, им стоило снять побои и написать заявление в полицию. А после — подать в суд. За моральный ущерб Гоша стал бы на тридцать тысяч богаче, родители Санчи и Артема — на пятнадцать тысяч беднее, и в головах этих не слишком одаренных людей появились бы иные мысли, кроме как «молодец, сына, правильно ставишь себя». Издеваться над человеком за пятнадцать тысяч никто бы не захотел, а Гоше купили бы велосипед или гору конфет, смотря что он там любит.
Но никто ничего не делал, поэтому подобные события стали ежедневными. Гоша был мягкой губкой, которая впитывала побои, унижения и все остальное, что на нее выливали.
Когда очередной Гошин взвизг звучит чересчур громко, я оборачиваюсь.
— Санча, — тихо говорю. Тот настороже — слышит с первого раза.
— Чего?
— Я хочу, чтобы вы прекратили.
— Ты че, Артур, вступаешься за этого клоуна? Че, типа не нравится, че я делаю?
— Я хочу спокойно посмотреть концерт, — смотрю ему в глаза и говорю чистую правду. — И ты мне мешаешь.
Санча испуганно отводит взгляд, а потом — озадаченно хмурится. Похоже, он сам не понял, что его напугало.
Перевожу взгляд на Гошу.
— Иди к родителям.
Тот кивает, и бочком пятится, протискиваясь между сидением и тощими коленками Артема, который даже не подумал убрать ноги.
Слышу шаги в проходе и оборачиваюсь.
— Валера, — киваю я парочке. — Яна.
Эти двое шагают за руку друг с другом. Яне невыносимо идет голубое выпускное платье. Валера одет в пошитый на заказ костюм, и ему невыносимо идет Яна.
Жму однокласснику руку без всякого желания и почему-то чувствую легкую ревность.
Когда-то именно я встречался с Яной. Хотя инициатором расставания тоже выступил я, сейчас хотел, чтобы эта красивая девушка держала за руку именно меня. Как-то забылись ссоры, попытки контроля с ее стороны, ее властный мордоворот-отец, относившийся ко мне, как к швали и постоянно советующий дочке «найти кого-нибудь получше».
— Вижу, ты решил не надевать костюм. — прощебетала девушка. — Рядом с тобой свободно?
— Прости, но я занял место для Олега, — развожу руками. — А рядом сядет кто-то из родителей, так что…
— Нет проблем, мы все равно хотели занять первые ряды, — белозубо улыбается одноклассник. — Рад увидеться.
— Ага.
Парочка уходит.
Олег залетает в зал за минуту до концерта: жмет ладонь, торопливым шепотом сообщает, что нового в мастерской, кого из механиков уволили, кому нашли замену. Кто воровал с работы инструменты, кто таскал и продолжает таскать из холодильника чужие обеды, и на кого пытается это спихнуть.
— Не хочешь наконец устроиться к нам? — спрашивает он под конец.
Я хочу, очень хочу. Я умею крутить гаечные ключи, и мне даже хватает технических знаний, чтобы знать, где и когда делать это на реальном автомобиле. Но в ту жизнь, которую я веду сейчас, совершенно не вписывается работа в мастерской. Как я объясню, что смогу приходить только в девять, и физически не способен проснуться раньше, потому что мое сознание находится в другом мире? А как расскажу, что в любой день могу пропустить работу, потому что в некоторых зонах мира Парящих островов просто невозможно заснуть, чтобы вернуться в этот мир?
Концерт продолжался битых полтора часа. Я поблагодарил себя за предусмотрительность — благодаря ей я наслаждался саксофонным концертом, а потом смотрел подготовленные сценки, а не слушал доносящиеся с заднего ряда шлепки мясистой ладонью и скулеж Гоши.
Наконец нас приглашают подняться на сцену и каждому поочередно вручают аттестат. Яне и Валере дают красные аттестаты, остальным — обычные.
Учителя делают вид, что мы важны для них, говорят, что нас будет не хватать, но вряд ли кто-то пару лет спустя вспомнит, как нас зовут. Здесь и сейчас находятся четыре одиннадцатых класса, и каждый год будет выпускаться столько же. И все — «особенные».
Хотя, возможно, из-за Кошмаров школы и университеты нашего города закроют вовсе, и выпуск 2024-го года станет последним.
— Напоследок хочу сказать нашим дорогим выпускникам: берегите свое здоровье! Не допускайте повышенного стресса, и если вам вдруг покажется, что со здоровьем что-то не так, сразу же идите в больницу. Как вы знаете, в городе участились случаи нарколепсии, когда люди не могут проснуться. Понимаю, что вам хочется свободы, но если вы снимаете квартиру, на всякий случай оставляйте адреса своим родственникам. Поддерживайте контакты с друг другом и родными…
Директор продолжала свою речь, а я усмехался.
«Нарколепсия», ха! Они по-прежнему пытаются приписать проблему людей, которые засыпают и не просыпаются, к давно существующей болезни.
Едва вытерпев прощальные слова, шагаю на выход в толпе выпускников.
— Артур! Артур! — зовет Яна, когда я выхожу на крыльцо школы. А когда оборачиваюсь — мило улыбается. — Придешь вечером в кафе?
— Разумеется, — равнодушно киваю я.
Само собой, никуда идти не собираюсь. Главное я уже получил. Лишенный корочки аттестат, сложенная бумажка, говорящая о том, что я окончил одиннадцатый класс и сдал четыре экзамена, была со мной.
Я попрощался с теми немногими, с кем хотелось снова встретиться, и пошел на остановку.
Привычно дождался автобус. Привычно осмотрел салон и не заметил нигде видеокамеры.
Пока ехали, ужратый в хлам мужик скандалил с женщиной, которая сделала ему замечание. Я спокойно стоял в проходе, но когда мужик пошел на выход, едва не налетел на меня. Я ловко сместился в сторону, увернулся, позволив ему растянуться в проходе.
Даже это происшествие меня не растормошило. Думал, ничто не может изменить мое меланхоличное настроение, но тут водитель громко выматерился, вдавил тормоза и вывернул руль.
Салон заполнили крики:
— Что за…
— Ты что творишь, тупоголовый баран⁈
Автобус пошел юзом, но избежать столкновения с препятствием не смог: машину тряхнуло. Я единственный, кто не завалился на соседа, не стукнулся о спинку сидения перед собой и не вылетел в проход. Я по-прежнему держусь за поручень и стою на ногах так крепко, будто врос в пол автобуса.
Когда машина остановилась, я дошел до водителя и посмотрел в лобовое стекло.
Автобус сбил тварюгу размером с быка. Кошмар походил на откормленную гиену, если бывают гиены с чешуей на морде и короткими толстыми рогами.
Тварь ворочалась на асфальте — столкновение не прошло для нее бесследно. Но поднялась и зарычала, дергая по асфальту невозможно длинным, почти пятиметровым шипастым хвостом. На нас сквозь лобовое стекло пялились жуткие черные глаза.
Достаю из кармана черную медицинскую маску, которую ношу с собой ради таких вот случаев, и которой еще ни разу не воспользовался. Надеваю.
Может, я не самый хороший человек в этом городе, но если я не остановлю эту тварь, она убьет и водителя, и пассажиров, и будет убивать других людей, пока ее не расстреляют из автоматов те ППС-ники, которые при виде такой жути будут способны целиться и стрелять.
