Криво улыбаясь, я закрыл глаза, чувствуя привкус разочарования и перешел по духовной нити в тело, оставшееся на Земле.

Переместившись, я ожидал боли в затекших мышцах, ждал жуткого голода, но все было в порядке. Похоже, стоит привыкать к новым возможностям своего тела.

Я находился в однокомнатной квартире на базе Бессмертных. И судя по тому, что я очнулся не в наручниках или в каком-то саркофаге для удержания искателей, военные все еще не захватили группу Кирилла Романовича.

Я завалился в ванную комнату и посмотрел в зеркало. Небрежно причесал ладонью отросшую копну волос, думая, что стоит найти кого-нибудь с машинкой для стрижки, чтобы сбрил это все налысо. К чертям все эти модельные и спортивные стрижки. Главное — чтобы во время ничего в глаза не лезло и не заслоняло обзор. И бритву нормальную тоже нужно найти: за неделю, что я провел на островах, лицо обросло неопрятной щетиной. Но самым неприятным казались глаза.

Мой взгляд стал взрослее. Вдобавок в нем появилась какая-то безучастность. Если в первые дни эвакуации меня могла тронуть какая-нибудь кукла, откинутая солдатом в грязь, то за эти месяцы произошло слишком много, чтобы понять, насколько мелкая проблема — детские слезы.

Когда я нахмурился, взгляд стал еще более неприятным. Если бы я встретил человека с таким выражением лица, однозначно кулаки бы зачесались.

Следующие полчаса потратил на заботы о своем внешнем виде. Крема для битья не нашел, зато достал бритву. Намылил щеки, побрился, но даже свежая рубашка и отсутствие щетины не сделало мой взгляд менее колючим, а лицо — добрее. Ну и плевать.

Потом я подключил зарядку к севшему телефону, включил его и принялся разгребать сообщения.

Хотя разгребать было в общем-то нечего. Сообщения с отчетами от Альберта. Десяток сообщений от Олега, последнее — два дня назад. Друг спрашивал, пережил ли я бои с монстрами в городе, потом задавал вопросы, не собираюсь ли я зачищать канализацию, в которой обнаружили рассадник монстров. Коротко ответил, что я в порядке, но сейчас больше пропадаю на Клинге.

Писала сестра. Сперва шли гневные сообщения о том, что когда я наткнулся на них в лесу, мог забрать не только ее, но и друзей. Потом Карина успокоилась и в сообщениях появилась связность: как я понял, ее друзей арестовали и до сих пор не отпустили. Из них решили сделать показательную историю, чтобы другие молодые и наивные идиоты не лезли в аномальную зону: всем грозило от года до трех лет лишения свободы за попытку попасть в Красноярск. В последних сообщениях Карина извинялась за резкость в первых сообщениях.

Коротко ответил, что помочь ее друзьям ничем не могу и соврал, что мне жаль. Хотя, мне кажется, история закончилась отлично. Еще год можно не беспокоиться, что Карину вновь повезут к брату.

Пара пропущенных от отца. С десяток звонков с незнакомых номеров абсолютно разных регионов, несколько сообщений в Ватсапе от них же.

Ни одного звонка от матери.

Захожу в черновики, перечитываю сообщение, которое хотел отправить. Все это кажется наигранным и неискренним, будто писал не я. Удаляю и пишу другое сообщение.

'Мам. Конечно, ты уже знаешь, что я в Красноярске. Знаешь, что здесь происходит.

Хотел с тобой поговорить. Хотел сказать, что я меняюсь, и эти изменения не слишком хорошие. Я становлюсь другим человеком: жестоким, черствым. Чувствую, как мое отношение к тому, что раньше казалось важным, меняется, и это… пугает? Нет, уже даже не пугает.

Раньше я был мягче и лучше относился к людям. Теперь я смотрю на мир иначе: как будто все вокруг просто декорации, а люди — фигурки. Я смотрю на человека и думаю, когда он попытается меня предать, обмануть? И зачастую они оправдывают ожидания.

Что-то во мне ломается, мам. Я начинаю видеть в людях только угрозу. Я почти не доверяю людям. Я жду подвоха, жду удара в спину — и это делает меня черствым.

Я перестал чувствовать вину за плохие поступки, мам.

Иногда мне кажется, что я сам себя разрушаю. Я строю вокруг стену, чтобы никто не мог пробиться ко мне. Эта стена делает меня жестче, злее и холоднее. Хочу ли я быть таким? Раньше я бы сказал, что нет. Сейчас не знаю. И не знаю, как вести себя иначе в городе, где почти все смотрят друг на друга так же.

Я пишу тебе это, потому что ты была единственным человеком, кому я мог признаться. Помнишь, как я звонил каждую неделю? Навещал вас с Кариной. Ты была моим якорем в этом мире. Я смотрел, как ты растишь дочь и завидовал, хотел быть на ее месте. Я дрался на улицах, потому что все мои знакомые дрались, а кто этого не делал, считались доходягами. В первый раз я украл деньги на спор в тринадцать. В пятнадцать я боролся с желанием выдернуть из кармана каждый пухлый бумажник, который вижу.

Это плохо, это неправильно, но это было.

Я видел, как зарезали пьяного дядю Кешу, а на следующий день пришел к вам и слушал твои забавные истории о корпоративе. Меня избил мент, а когда синяки сошли, я слушал историю Карины о школьных друзьях и ваши споры о том, что ей следует и чего не следует носить. Вы делали мою жизнь светлее. Как дети другого мира: чистого и светлого. Я слушал ваши истории о мире, где никто не пытается при любом случае унизить другого, где слово «обидеть» воспринимается без тюремного контекста, где, и они казались мне светлой сказкой.

Больше всего я хотел оказаться с вами. На месте Карины, на месте твоего любимого ребенка. Но остался на своем. Я так и не вышел из мира, который казался мне все более чужим и враждебным. Разве что подростковые драки сменились на нечто более жестокое и кровавое.

Я хочу, чтобы ты сказала мне, что со мной все будет хорошо. Что все поменяется. Что я смогу снова стать собой, тем парнем, который не думал, что его могут убить во сне. Но я понимаю, что этого не будет.

Хорошо, что вы уехали из этого кошмара.

Но я так жалею, что вас нет рядом.'

«Отправить».

Я сидел несколько минут, глядя на слово «прочитано».

Когда в прошлый раз не решился отправить сообщение, я боялся, что мама ответит «поняла» или «такое бывает с каждым, если что, звони, я всегда рада поговорить», и на этом все закончится. Но она вообще не написала и не позвонила. И десять минут спустя она была в сети, но по-прежнему ничего не написала.

Наверное, я потерял ее раньше. Возможно, когда она не звонила до и после экзаменов, все уже было порушено. Но как получилось, что я, порченный подросток, пытался наладить связь и любил маму, а мама, жившая в гораздо лучшем мире, не пыталась ничего сделать?

— К черту, — телефон летит на кровать.

Иду к Кириллу Романовичу.

В прихожей кабинета меня останавливает мужик с автоматом, стоящий на страже кабинета. На меня поглядывает нервно — помню, при первом диалоге с Романовичем он находился в кабинете и я его чем-то напугал. Но чем — абсолютно не помню.

— Шеф отсутствует.

— Хорошо, я подожду.

Хочу предложить Кириллу Романовичу сделать на его базе фреску.

Я обещал Эклектике, что сделаю это на Земле. Но я мог разыграть ее между базами Крауна, Бессмертными или другой группой и построить на земле того, кто больше заплатит. Только вот мне было лень с этим возиться. Может, я преисполнился и не вижу смысла в лишних деньгах, но для меня сейчас мое время было важнее торговли.

Когда Кирилл Романович вернулся, он сразу поспешил в кабинет. Мне кивнул, проходя через прихожую:

— Пошли. У тебя что-то срочное?

Я вошел в его кабинет, и рассказал, что планирую сделать на его базе фреску и подробно описал расписал преимущества, которые даст фреска: возможность открыть для любого человека путь практика. Возможность устроить сюда паломничество заинтересованных в развитие своего тела и стричь бабки, репутацию и прочее. За такое предложение я ожидал как минимум восторга или благодарности, но он отреагировал лениво:

— Если хочешь — делай, только рядом с базой.

Я замер на мгновение, пытаясь осмыслить его реакцию. Может, он действительно не понял, о чем идет речь? Или… может, ему просто все равно? Такое равнодушие сбило меня с толку. Я ожидал хотя бы минимального интереса, но Кирилл Романович выглядел так, будто я предложил ему заменить лампочку в коридоре.