И тем не менее — без примечаний будет эта глава. И в дальнейшем я попробую без них обойтись. Сам не люблю их. С ритма чтения сбивают — и с толку.

Честно скажу, что последнее свойство примечаний беспощадно использовал, но не с целью читателя в мистификацию историческую ввергнуть (читателя нашего никуда теперь не ввергнешь! — да и сотовый телефон всегда под рукой (как раньше энциклопедия) — враз можно исторические справки навести), — а жанр у моего романа просто такой (детективный) — и прежде чем что-то распутывать, надо напутать, и чем больше путаницы — тем лучше.

Но время теперь пришло распутывать, так что без примечаний и умолчаний!

Но вот ведь какой парадокс. Эта глава у меня сама по себе — одним большим примечанием к предыдущим главам и будет.

Итак!

Между Торжком и Выдропужском в декабре 1804 года бесследно пропало двадцать пять русских фельдъегерей — факт невероятный в истории России — и невозможный.

А вот все-таки пропали.

Нашлись злодеи, и злодеи опытные и бесстрашные, потому как чтобы на главном тракте государства напасть на вооруженных до зубов людей военных, опытных и проверенных (другим и не поручали возить государственные бумаги чрезвычайной важности и секретности), — это какое же надо было бесстрашие и опытность иметь? Ведь только от одного звука державного их колокольчика, фельдъегерского, у обычных наших дорожных разбойников, грабивших обычных наших путешественников, стыла кровь — и они врассыпную деру давали.

За этими опытными и бесстрашными злодеями стояли другие злодеи, еще более опытные (бесстрашие этим злодеям пока воздержимся приписать).

На след одного из этих злодеев (Человека в черном) Порфирий Петрович Тушин, не без помощи, конечно, Селифана — кучера своего, напал. А на следующий день на него самого напали!

Слава Богу, ушел.

Опыт помог — не дрогнула рука, артиллерийская точность не подвела, лошадки не выдали (лошадиной водкой их не напоили — вот они и не выдали).

А потом и Селифан не подвел — вызволил из беды, как не раз вызволял с малолетства самого Порфирия Петровича.

Вызволять из тюрьмы Селифану, конечно, помогали, но мы умолчим кто, хотя дело это прошлое и весьма благородное. Ведь за спиной у тех и у этих злодеев еще третьи злодеи оказались.

Назовем мы их державными злодеями. Сразу же власть подключили, Порфирия Петровича в тюрьму упекли. Без державных людей, т. е. людей при должностях и чинах (по всей видимости, немалых!) это было бы сделать невозможно.

Так вот они для тех людей, кто Селифану помогал, т. е. порох артиллерийский под тюремную стену подкладывал, чтобы он рванул эту стену точнохонько (без очередной контузии Порфирия Петровича), повод найдут, вернее — устроят, как Порфирию Петровичу устроили, души невинных людей загубив!

Взыщется им за это их злодеяние.

От Порфирия Петровича взыщется! Но не всем, к сожалению, и не скоро.

Беда со здоровьем у Порфирия Петровича приключилась — беда большая.

Впал он в свое статуйное оцепенение — и который день в нем пребывает.

Лежит в потайной комнате у московского генерал-губернатора. Каждый час зеркало ко рту Прохор прикладывает: жив ли?

Почему Прохор, а не Селифан?

Пропал Селифан бесследно. Последний раз его в трактире с каким-то кучером видели. Пьян был неимоверно кучер, видно Селифан очень серьезный разговор с ним вел. Сам был трезв. Когда разговор они закончили, он этого кучера к себе на спину взвалил и куда-то унес.

С тех пор Селифана и не видели.

Через день кучера мертвым в сугробе нашли. Так что Селифан теперь, как и Порфирий Петрович, в разбойном розыске.

И одна надежда теперь у графа Ростопчина — на Жаннет!

Да-да, на Жаннет Моне — французскую актрису, актрисулю нашу.

И сразу же разъясню, что штабс-ротмистр Бутурлин придан ей в качестве ангела-хранителя самим генералом от кавалерии Саблуковым!

Как это удалось генералу, что белокурый красавец наш согласился только лишь ангелом-хранителем ее быть — и не больше, одному, как говорится, Богу ведомо.

Верите, едва удержался, чтоб не заставить вас опять в мое примечание нырнуть. Но удержался. Честное слово ведь дал. Честное слово и генерал с Бутурлина взял, что ангел он ее и хранитель — но не больше. Но как удалось у него это честное слово вытянуть, вырвать, одному Богу известно — и тут без всяких примечаний!

Приведу только ту часть общего разговора штабс-ротмистра Бутурлина с генералом от кавалерии Саблуковым и московским генерал-губернатором Ростопчиным, где они обговаривали технические детали плана операции, название которой придумал Ростопчин («Кордебалет»), — и сам же он эту операцию удумал, но не без участия деятельного капитана артиллерии в отставке Порфирия Петровича.

— …Кутеж вы такой дерзости устроите, — распушил брови Ростопчин, — что я зачинщика главного, т. е. вас, штабс-ротмистр, из Москвы выдворю.

— А других кутежей, ваше превосходительство, у нас не бывает! — тут же заверил предерзко московского генерал-губернатора Ростопчина Бутурлин.

Очень не понравилось ему, что их конногвардейский кутеж в их генеральские затеи впутывают.

— Василий, — тут же вмешался генерал Саблуков, — я тебе приказать не могу, только попросить. — И генерал заговорил с Бутурлиным на понятном только им двоим языке. Языке общих дел, в которых они оба принимали участие. Подлых дел в послужном их списке не было: ни против чести собственной, ни против чести Отечества. — А ты знаешь, что я редко прошу. Это как раз тот случай. Поверь, если бы была возможность без вашего кутежа обойтись!..

— Что ж, — ответил Бутурлин, — пусть и мое похмелье хоть раз Отечеству послужит. А то столько шампанского извел на него — пора и ему честь знать. — И не удержался — засмеялся: — К награде его только не надо представлять!.. — Хотел добавить: «Как мой мундир к награде представил государь».

Не мундир и не за мундир, конечно, император Павел Ι наградил Бутурлина.

Он был тем самым молодцом-конногвардейцем, что одолжил государю свой мундир в ту мартовскую ночь, а сам в исподнем и босиком еще с час бегал по царскому дворцу — вылавливал заговорщиков. Они, устрашенные его нелепым видом, думали, что он им не наяву, а в белой горячке явился, — даже не сопротивлялись.

Это и вспомнил Бутурлин и потому ошибся, сказав о своем похмелье во множественном числе:

— Рассолом обойдутся. — А получилось на слух, что о своем похмелье как о важной персоне сказал.

Сии словесные экзерсисы Бутурлина Ростопчин мимо ушей пропустил и продолжил:

— Как вам французских актрисок на кутеж соблазнить, думаю, штабс-ротмистр, не мне Вас учить. А князь Андрей Ростов на ваш кутеж сам прибежит — вы уж не прогоните его.

Почему так был уверен Ростопчин, что юный князь сам прибежит, до сих пор не пойму!

Ах, Боже мой, догадался. Это же ему Порфирий Петрович…

То-то он с такой уверенностью ядра его, Бутурлина, судьбы в него же и запускал. Что Жаннет он юному князю Андрею на пари проиграет. Сорт даже шампанского угадал, которое в серебряное ведерко нальют. И потом только раздраженно возражал, когда вдруг Бутурлин стал предсказаниям капитана артиллерии перечить.

— Как это сразу я среди них вашу Жаннет узнаю? Знак какой подаст?

— Незачем ей знаки будет тебе подавать, да и не успеет. Вам уж руки будут разнимать, да из ведерка лед вытряхивать!

— Она в твоем вкусе, — объяснил прозаически генерал Саблуков Бутурлину сказочную проницательность графа Ростопчина. И сразу же предостерег (тут проницательности никакой не надо было): — Но если позволишь себе в нее влюбиться!.. Ты не только себя погубишь — ты ее погубишь! — в предсказания Порфирия Петровича генерал тоже был посвящен, но не сильно в них еще верил.