Естественно, он не устоял — и с превеликим удовольствием позволил увлечь себя…

Отменно с ними в той баньке «попарившись», он пошел Пульхерию Васильевну благодарить.

Пушистые его черные бакенбарды выражали, обманчиво, его эту благодарность, потому что глаза у него были холодны до нельзя — и по-английски надменно выгнут был в улыбке рот.

— Мадам, — сказал он ей неожиданно грозно, — у меня есть неопровержимые доказательства, что вы со своей Матреной отправили на тот свет вашего мужа — майора Коробкова. Вот его письмо, где он перед смертью своей написал об этом. Узнаете его руку? — И он из своих рук показал письмо Пульхерии Васильевне.

— Это ложь! — задохнулась от гнева Пульхерия Васильевна. — Он умер от турецкой пули.

Человек в черном убрал в карман письмо и ядовито заметил:

— От пули, мадам, он не сразу умер. Его фельдшер лечил. А снадобья тому фельдшеру кто приготовил? Матрена ваша! Тому тоже есть свидетельство. Вот признание фельдшера, чем он лечил вашего мужа. — И он достал следующий листок. — Зачитать — или вы сразу признаетесь? Если нет, то мы Матрену допросим. Так как, мадам?

— Что вы от меня хотите? — тяжело вздохнула Пульхерия Васильевна.

— Сущий пустяк, мадам, я от вас хочу. — И он рассказал, что ей должно, английской шпионке, делать!

Был ли граф Ипполит Балконский тем злодеем, т. е. тем Черным человеком, что Пульхерию Васильевну шпионкой английской сделал, а потом приказал выдропужскому станционному смотрителю поить фельдъегерских лошадей водкой лошадиной?

Разумеется, нет.

Почему?

Во-первых, граф дипломат во всех смыслах этого слова, к тому же, замечу вам, дипломат русской школы.

Не буду говорить, что значит — дипломат русской школы! Толком сам не знаю, что под этим подразумевается.

Во-вторых, дипломатом он был не ахти каким. В послы он так и не выбился. Выполнял некие мелкие технические поручения. Чуть ли не за обыкновенного писаря его при нашем посольстве в Лондоне держали. Почерк у него был необыкновенный. Любую руку, как говорится, мог подделать.

Одним словом, каналья, а не дипломат!

Да, каналья, разумеется, может быть, — обязан быть злодеем. Но не обязательно злодеем английским. Что, не бывают разве русские злодеи?

В-третьих, он был необыкновенно глупым человеком.

Помните, наверное, что я говорил о тех людях, что с нашими двадцатью пятью фельдъегерями учинили? Позволю себя процитировать:

«…Между Торжком и Выдропужском в декабре 1804 года бесследно пропало двадцать пять русских фельдъегерей — факт невероятный в истории России — и невозможный. А вот все-таки пропали. Нашлись злодеи, и злодеи опытные и бесстрашные, потому как чтобы на главном тракте государства напасть на вооруженных до зубов людей военных, опытных и проверенных (другим и не поручали возить государственные бумаги чрезвычайной важности и секретности), — это какое же надо было бесстрашие и опытность иметь? Ведь только от одного звука державного их колокольчика, фельдъегерского, у обычных наших дорожных разбойников, грабивших обычных наших путешественников, стыла кровь — и они врассыпную деру давали.

За этими опытными и бесстрашными злодеями стояли другие злодеи, еще более опытные (бесстрашие этим злодеям пока воздержимся приписать)! На след одного из этих злодеев (Человека в черном) Порфирий Петрович Тушин, не без помощи, конечно, Селифана — кучера своего, напал».

Видите, никак граф Ипполит Балконский на этого Черного человека не тянет.

Правда, впечатление он производил человека умного — и весьма.

С толку меня его вид сбил поначалу — особенно его иссиня-черная шинель, с бобрами, сшитая на английский манер.

И вас, наверное, с толку эта шинель сбила?

Нет?

В-четвертых, уж больно подозрительно все на него указывало, будто кто специально его, графа Ипполита, под этого Черного человека подставлял.

В-пятых, письмо, которое он государю нашему Павлу Ι написал.

Письмо приводить не буду. Нет его у меня. А фантазировать за графа не буду.

В общем, граф был человеком глупым и подлым, злодеем и канальей!

Замечу, что злодеем и канальей он себя не мыслил — и глупым человеком — тоже. Граф считал, что он умен — и умен возвышенно и благородно.

Да и какой дурак и подлец по-другому о себе думает?

Но это так, к слову. Повода нам он еще не дал, чтобы мы его дураком и подлецом обозвали.

А что у старого князя хотел все его богатства оттяпать, так ничего предосудительного в этом нет. Почему бы не оттяпать, если на то он имел законное право?!

Другой вопрос, как он его хотел оттяпать?

Но и тут ответ есть.

Оттяпать благородно хотел.

Заподозрил старого князя в измене — и государю императору написал. Очень убедительные факты в том письме привел.

Государь генералу Саблукову велел разобраться в этом деле. Правда, генерал весьма странно стал разбираться. В Москву зачем-то поехал, а не к князю Ростову; и потом в лиловом сумраке кабинета московского генерал-губернатора во что он Ростопчина вовлек, зачем?

Но все-таки сдается мне, что Жаннет он послал к князю разобраться в том, что граф Ипполит государю императору написал. Так что и тут вроде бы все логично. Логично, но не очень.

Дело в том, что те документы, которые сейчас рассекречены, говорят, что генерал Саблуков, да его дядюшка князь Ахтаров, делали все, чтобы помешать Жаннет и Порфирию Петровичу в Деле о пропавших двадцати пяти фельдъегерях разобраться. На грань гибели их поставили.

Вот ведь как он разбирался этот генерал от кавалерии Саблуков. Но мы забежали чуть вперед.

Порфирий Петрович с Пульхерией Васильевной после баньки пьют из самовара чай.

Семейную идиллию им портит, конечно, Селифан в образе Боба Вашингтона. Он с ними сидит за столом и учится, хитрец, пить чай по-русски: неумело держит блюдце в руках и дует на него со всей своей мочи — да так, что чай из блюдца на Пульхерию Васильевну выдувает.

В общем, безобразничает.

А Пульхерия Васильевна на его неумелость «американскую» только серебряно смеется. И она, шпионка английская, лукаво свою линию гнет. Селифану невдомек, что она липовый мед на стол со значением для него поставила: мол, для липового американца и мед липовый.

А он не вник, щеки важно раздул и на латыни его обозвал: medusa lipudius!

Подозреваю, что липовый мед на латинском языке не так называется.

Это он, наверное, не мед, а Пульхерию Васильевну так назвал: медуза липовая.

Ну да Бог с ним, с Селифаном, латинистом нашим доморощенным.

Порфирию Петровичу смешно и на Пульхерию Васильевну, и на Селифана.

Пусть они в своей конспирации липовой еще потешатся.

Нет, он не знает, кто на самом деле есть Пульхерия Васильевна. Просто он обалдел от счастья, что его прелестница жива, что его узнала, что он решительно с ней объяснился, — и она ему дала согласие под венец с ним пойти!

Но мы опять торопимся.

Пожалуй, нам надо переходить к описанию обеда у князя Ростова Николая Андреевича.

— Ну-ка, остановись, болван! — крикнул своему кучеру граф Ипполит, заметив Христофора Карловича возле саней американцев наших.

Христофор Карлович как раз к обыску их вещей приступил.

— Добрый день! — не вылезая из кибитки, а только высунув наружу свою голову, проговорил граф по-французски и тут же не преминул пошутить: — Лошадей, Христофор Карлович, в санях потеряли? — Из саней, помните наверное, лошадей черкес выпряг. — Так они там вряд ли могут спрятаться! — И граф засмеялся.

— Нет, граф, не лошадей я ищу, — распрямился Христофор Карлович. — Их мы в другом месте сыщем.

Как он эти слова сказал, так граф побледнел!

Христофор Карлович не любил графа, считал его непроходимо глупым человеком, считал не без основания.

Конечно, по мнению остзейского немца, свято верившего в незыблемость любой юридической бумаги, верх глупости графской — претендовать на князя Ростова богатства.