Ростопчин бумагу эту внимательно изучил на предмет даты, т. е. чья императорская бумага моложе: его или Аракчеева?
Выходило, что его бумага была моложе — и поэтому главнее. И он сказал Аракчееву, носившему высшее военное звание в нашей русской артиллерии:
— Моя бумага моложе — и потому… — Хотел сказать: пошел вон, — но сделал паузу, чтобы с большим эффектом это «вон» прозвучало, потому что государево слово не просто — «вон», а — «гони его в шею вон»! И он достал свою бумагу, т. е. бумагу, которую он от государя получил.
Я все думал, как бы мне эту бумагу поэффектней воспроизвести?
Чистым книжным листом?
Читатель не поймет: подумает, что типографский брак. И поэтому скажу просто. Три минуты вертел Ростопчин этот чистый лист императорской бумаги.
С обеих сторон он был девственно чист. А на просвет — еще страшнее.
От твердого нажима императорского пера остался только след, будто санный след, запорошенный снегом.
Как его в своей апоплексии обер-полицмейстер московский разглядел — и воскрес?
Непостижимо!
Тут, наверное, без Высших Сил Небесных не обошлось.
А помазанник Божий, государь император Павел Петрович, как какой-нибудь последний карточный шулер, передернул бумагу, время или еще что передернул!
А может, не он передернул, а кто-то другой? Ведь это его, словно бы карту какую, передернули.
Не знаю, что думал по этому поводу Ростопчин. Не матерное же свое — воздухоплаватель!
А что? Все очень может быть, когда такое на просвет прочтешь.
Туча сползла с солнца. И ворвался в кабинет солнечный свет!
След от гусиного пера государя почернел, протаял — как санный след весной протаивает от мартовского солнца.
Дошли до меня сведенья, граф, что вы мумию самозванца вашего Порфирия Тушина за мумию моего батюшки хотите выдать и в Москве в Благородном собрании выставить!
А ну немедля мумию этого тушинского вора ко мне в Санкт-Петербург!
. Александр Первый.
Нет, господа, это не типографский брак, и не смотрите на просвет. То, что еще углядел на просвет Ростопчин, я опубликую во второй части своего романа.
Часть вторая
Вечерний звон! Вечерний звон!
Как много дум наводит он!
Я не назвал имя переводчика, потому что в некотором затруднении. Дело в том, что эту армянскую народную песню перевел сначала Томас Мур на свой родной — английский, а потом с английского на русский перевел поэт Иван Козлов.
Вроде бы все ясно. Армянская песня в двойном переводе, но вот ведь какая история.
Томас Мур был сослан в Армению после известных всем событий, произошедших на зимней Сенатской площади в декабре 1812 года, — там, в Армении, он сделал свой перевод.
Но… может, не был сослан? Может, тех событий вовсе не было?
Ведь русские гвардейцы вышли бунтовать на Сенатскую площадь ради Конституции.
С 1806 года Англия, как это было оговорено в Мальтийском договоре, находилась под двойным протекторатом России и Франции. Двумя императорами — Наполеоном и Павлом Ι — им была дарована даже их английская Конституция. Вот наши гвардейцы тоже захотели, чтобы и им Конституцию даровали.
Этим событиям будет посвящен мой роман второй «Симеон Сенатский и его так называемая История александрова царствования». Но сейчас, откровенно говоря, я в полном замешательстве. Очень похоже, что не было тех событий, и в той войне не мы англичан победили, а они — нас! Ведь в конце 1804 года русская армия под командованием Александра Васильевича Суворова попала в такую английскую мышеловку, что… страшно сказать! Чем грозило России полное уничтожение нашей армии, а дело двигалось к тому.
Тотчас же, после разгрома армии Суворова под стенами Константинополя, союзники Англии — Австрия, Швеция и прочие европейские государства — объявляли бы России и Франции войну, вернее — Франции. С Россией можно было не воевать. Суворовская армия не существовала более, а армия Кутузова находилась по ту сторону Босфора. Пока бы она дошла до наших внутренних, российских губерний, — австрийцы, шведы, англичане и прочие европейские народы до Санкт-Петербурга в победном марше домаршировали!
Так для кого звучали армянские колокола — для Томаса Мура или для Ивана Козлова?
Может, это Козлов сперва перевел с армянского на русский, а потом Мур — с русского на английский?
Глава первая
Серебряные чернила, господа студенты!
Формулу этих чернил вывел князь Николай Андреевич Ростов. Для веселых ли своих шуток или еще для чего, не знаю. Этими чернилами он писал царские Указы Павла Петровича.
Напишет — крепостного своего обрядит в фельдъегерский мундир — да к какому-нибудь губернатору отошлет! Губернатор прочтет государеву бумагу — возрадуется. Государь его или орденом наградил — или еще чего другое милостиво пожаловал. А потом опять заглянет в эту бумагу — а бумага — как белый снег. Глянет в третий раз — а там грозное царское слово! В Сибирь, а то и на эшафот, — и под гильотину русскую, т. е. под насмешливое наше русское слово!
9 июля. Очень жарко, и мне очень нездоровится: чесотка, и тоска, и бессонница. И причиной всему — письмо, которое получил вчера.
«Что же, граф, Вы так гадко наврали в своем романе «Война и мир»? Из-за чего? Кто же вас ввел в заблуждение — и в грех?» — написал анонимный автор письма.
Этот род писем отвратителен, но аноним вложил в конверт еще два письма. Первое письмо — графа Дениса Балконского к своей сестре Марии Балконской, и второе — письмо Катишь Безносовой к той же самой Марии. Написаны они были в 1805 году.
Граф Толстой тут не точен. Катишь действительно написала своей подруге письмо в январе 1805 года. А граф Денис Балконский написал письмо в ноябре 1804 года. Оно пришло к адресату в 1805 году. Может, граф Толстой поэтому ошибся с датой написания этого письма? Впрочем, это не так страшно.
Я их прочел! Для этого же они были присланы анонимом.
Ежели эти письма не фальшивка, — а я уверен, что нет, то зачем все это было с нами со всеми проделано?
14 июля. За все эти дни не одной мысли в голове. Косьба не помогает. Кошу, а вижу не траву, которая сейчас пойдет под мою косу, а…
Вечером привез Чертков пакет из Тулы. Ему его передал для меня некий господин, по словам Черткова, скользкой наружности. Развернул пакет — тетрадка в клеенчатом переплете. Твердой рукой на первом листе написано: «Записки Порфирия Петровича Тушина для графа Льва Толстого. Начаты третьего сентября 1807 года — окончены 30 ноября того же года. Передать графу Льву Толстому 14 июля в 1889 году».
15 июля. Читал всю ночь записки Тушина. Сразу же, по прочтению, написал письмо государю!
Один вопрос к государю! Правда ли это все?
12 августа. Государь ответил: «Правда, граф! Но это правда, согласитесь, правда между нами? На этот счет я спокоен. Ход этой правде Вы, граф, не дадите. Клеенчатые тетрадки генерала Тушина Порфирия Петровича и я читал».
Так эта секретнейшая государственная организация называется до сих пор: Департамент России. Учрежден он был в 1837 году по высочайшему Указу государя императора Николая Ι, — и до настоящего времени существует.
