Смерть полковника так потрясла?

Разумеется, потрясла.

Но волнение его было другого рода. Будто чего он боялся, будто чего не учел — и вот все сейчас и откроется. В общем, был весь, как говорится, на иголках.

А его три солдатика? И у них вид тоже был соответственный. Они готовы были и без команды княжеской, и без сыскного слова Христофора Карловича, — тут же, в коридоре, Бутурлина расстрелять! Откуда такая уверенность? Вот загадка — так загадка.

Впрочем, они в карауле у дверей ночью стояли, правда, не в самом коридоре, а перед дверью в этот коридор.

На все эти загадки Жаннет Моне ответит.

Разбуженная шумом она в коридор выглянула, быстро халатик свой горностаев на плечики свои накинула — и первая увидела убитого полковника Синякова Петра Владимировича. И грозного оклика Христофора Карловича — «Никому не входить!» — не послушалась. Вместе с ним вошла в комнату.

Полковник был убит выстрелом в затылок. Но это еще не все. Мало убийце показалось. Он ему кинжал под самое горло засадил!

— Не трогать! — крикнул Жаннет Христофор Карлович.

— Не буду, — ответила Жаннет и посмотрела… Лучше бы она не смотрела.

Она посмотрела на Бутурлина. Кинжал-то был тот самый. Птицы той черной — ночной!

Впрочем, правильно сделала, что посмотрела на него. Бутурлин от ее взгляда тихим стал. Лицо свое дерзкое погасил. Мне кажется, что не только лицо свое погасил, но что-то в душе своей погасил. Любовь свою к Жаннет он погасил.

Дурачок!

Он так и не понял, что теперь не он ее ангел-хранитель, а Жаннет его ангелом-хранителем стала, когда этот кинжал под горло в полковника Синякова Петра Владимировича всадила!

Вот так-то, дорогие мои читатели.

Пистолет-то, из которого в затылок полковника выстрелили, у самой двери на паркете лежал. Его управляющий и поднял.

— Мой пистолет, — сказал он Христофору Карловичу и тут же с большим удовольствием заметил всем, глядя пренахально в лицо Бутурлина: — Я его у вас, штабс-ротмистр, вчера оставил.

— Капитан Миронов, — не обратил никакого внимания на слова Чичикова про пистолет Христофор Карлович, а от сияющей улыбки управляющего его чуть не стошнило, — снесите тело полковника в подвал. И отдайте все распоряжения по похоронам.

— Слушаюсь! — сказал капитан Миронов — и вместе с солдатиками прямо в кресле своего полкового командира из комнаты вынес. Лоб его испариной весь покрылся. А глаза свои он от всех прятал. Довольные у капитана были глаза.

— Что ж, господа, — заговорил бесстрастно Христофор Карлович, когда дверь закрылась за капитаном Мироновым и его солдатиками, — мне все ясно. Я доложу князю, а там он решит, какую меру наказания к убийце применить. — И вышел из комнаты.

Через пять минут он войдет в кабинет к старому князю и доложит такое, что старый князь опрометью бросится в коридор, но будет уже поздно. Не успеет он.

Что же такое скажет Христофор Карлович старому князю?

А ничего особенного он не скажет. «Сказочка» нашего Христофора Карловича с математической точностью докажет князю Николаю Андреевичу, что убил полковника Синякова князь Андрей!

Я приведу ее, может быть, в следующей главе. Пожертвую, так сказать, динамизмом своего повествования. Впрочем, я еще не знаю, в какую главку ее помещу. Может статься, что ее от вас утаю.

Вот и княгиня Вера, мать князя Андрея, согласна со мной. Нет?

— Чур… не меня! — гадливо рассмеявшись, выпорхнул за Христофором Карловичем из комнаты управляющий.

Пошел из комнаты и князь Андрей.

— Андре, останься, — крикнула ему Жаннет, но тот даже не обернулся.

Бутурлин с Жаннет остались одни. И что потом произошло, Жаннет никогда себе не простила! Т. е. не простила она себе следующее.

Во-первых, не простила, что не пошла сразу же за Христофор Карловичем.

Конечно, она бы обязательно приказала Бутурлину глаз с князя Андрея не спускать, чтобы юный князь глупостей не натворил. А он их натворит, будьте уверены.

Отец его, князь Николай Андреевич, в комнату к нему в тот момент войдет, когда уже ничего нельзя будет изменить и поправить. Только если Жаннет! Но ей еще Бутурлина надо урезонить. Бутурлин аж весь кипит, гарцует прямо. Был бы просто конь, а не кентавр, непременно бы втоптал нашу бедную Жаннет в этот паркет… словно бы грязь какую!

И, во-вторых, что она женщиной, а не мужчиной родилась. Но это уже не к ней претензии.

Думаю, что и Бутурлин виноват. Не скажи он ей это, может быть, все бы живы были. Впрочем, продолжим. Судьбу не переиграть во всех смыслах этого многозначного слова.

— Зачем ты это сделала, Жаннет? — проговорил Бутурлин, будто какую гадость сапогом от своих ног отшвырнул.

— Дурак ты, Бутурлин. Дурак! — засмеялась Жаннет и неожиданно спросила его: — Неужели ты этой ночью в мою комнату зашел бы, если бы я прежде птицей ночной в парусную твою комнату не влетела?

— Зачем влетела?

— Так люблю я тебя… дурака… конногвардейского. Люблю!

— Жаннет! — рванулся к ней Бутурлин.

Она свой горностаевый халатик скинула — и пуговки на его мундире стала пальчиками своими отщелкивать. Золотыми монетками те пуговицы по паркету покатились. А она уже рубаху с его груди стаскивала, из сапог — и из всего прочего выдернула.

Ножками торс его обхватила. Виноградинки ее грудей он уже губами мял. Яблоко ее царственное, что она между ног своих хранила, живот его холодил.

— Жаннет, но зачем ты его убила?

— Дурачок! — выкрикнула Жаннет. — Его еще никто… Боже! Какая же я дура. — И она вылетела в коридор. За ней устремился Бутурлин.

Потрясающее, скажу я вам, зрелище.

Голенькая гуттаперчевая девушка — и конногвардейский кентавр Бутурлин.

А она уже неслась к двери в комнату к князю Андрею.

— Андре! — крикнула она в распахнутую дверь, но было уже поздно. Князь Андрей нажал на спусковой крючок.

— Стой, дурак! — только и успел крикнуть ему Бутурлин.

— И ты… дурак! — выкрикнула Жаннет. — Шнеллер!

Но все это она выкрикнула в воздухе.

Ее легкое тело уже летело от двери к князю Андрею.

Ноги она свои в том шпагатике и распластала.

Этот ее шпагатик — яблочко ее детское — старый князь и узрел — и дверью хлопнул.

Дверной хлопок с выстрелом слился. Но это уже было не страшно.

Пистолет из руки князя Андрея Жаннет успела выбить.

— Кто же из пистолетов дуэльных стреляется? — потирая ушибленную коленку, сказала она ему и нервно добавила: — Шнеллер хотя бы взвел. Дурачок.

То, что она была в столь пикантном виде, она, конечно, понимала. Но ведь не до пикантности, когда кто-то вдруг вздумает стреляться. И она засмеялась:

— А хороша я была! Вот уж старый князь на меня нагляделся!

— Да нет, — возразил ей Бутурлин. — Даже я не углядел!

— Повторить? — И Жаннет встала на руки и растянула свои ноги в шпагат.

Сей этот шпагат она сделала, разумеется, потому, что в нервном состоянии находилась, но ведь и дым пороховой еще не рассеялся.

Из этого порохового облака только носочки ее пуантовые видны были.

— Бутурлин, принеси мне халат — и сам оденься, — встала она с рук на ноги. — А мне князю Андрею надо кое-что наедине сказать.

Что она сказала князю Андрею, я не знаю. Она ему на ухо прошептала. Может, княгиня Вера мне скажет? Нет?

— Я потом вам скажу, — ответила мне мать князя Андрея и загасила свечу. Было уже светло. — Пишите дальше, — и она вышла из комнаты.

Бутурлин принес халатик горностаевый, и Жаннет халатик плащиком на плечи свои накинула — и опрометью бросилась по коридору к двери, что на половину старого князя вела.

Я, как и князь Андрей, верю, что есть слова на свете волшебные. Для меня слово «опрометью» волшебным было. Поэтому я его в три раза написал.

Первый раз, — помните, когда опрометью дежурный офицер бросился исполнять распоряжение старого князя: позвать в столовую залу полковника Синякова.