– Конечно.

Алекс встал, помог ей подняться. Она оперлась на его руку, когда они пересекали дворцовый сад по направлению к Кара-мон – украшенным внутренним воротам.

Над их головами, в угрюмом небе, пронзительно крича, кружились две большие птицы, опускаясь и снова взмывая ввысь.

Алекс, желающий продолжить разговор, но уступающий ее молчанию, был удивлен, когда она внезапно снова начала говорить о кошмаре. Очевидно, какая-то частичка ее души хотела, чтобы он настойчиво расспрашивал ее, это стало бы для нее предлогом рассказать ему больше.

– Очень долгое время, – рассказывала Джоанна на ходу, – я считала, что это был символический сон в лучших традициях Фрейда. Я думала, что механическая рука и шприц для подкожных инъекций были не тем, чем казались, а представляли другие явления. Я пришла к выводу, что этот кошмар был символическим отражением реального события, и это событие было настолько травматическим, что я не могла постигнуть его без иносказаний, даже во сне. Но… – Она запнулась, на нескольких последних словах ее голос задрожал и стал слабнуть.

– Продолжайте, – заботливо сказал Алекс.

– Несколько минут назад, в замке, когда я увидела однорукого человека… ну, который так испугал меня, я впервые осознала, что этот сон не символ, это память, которая приходит ко мне во сне, точный, полностью реалистический кусочек памяти.

Они миновали Кара-мон. Поблизости не было других туристов. Алекс остановил Джоанну между внутренними и внешними воротами замка. Даже прохладный бриз не освежил цвет ее щек: она была белолицая, как напудренная гейша.

– Так вы говорите, что где-то в вашем прошлом на самом деле был человек с механической рукой?

Джоанна кивнула.

– И для каких-то целей, которых вы не понимаете, он применял к вам шприц для подкожных инъекций?

– Да. Положительно так, – она тяжело вздохнула. – Когда я увидела того корейца, что-то оборвалось во мне. Я вспомнила голос того человека из сна. Он снова и снова говорил: "Еще стежок, еще стежок".

Предчувствие близкой развязки забилось в груди Алекса.

– Но вы не знаете, кто он был?

– Или где, или когда, или почему, – с несчастным видом произнесла Джоанна. – Я страдаю амнезией. Но, клянусь Богом, это было. Я не сумасшедшая. Это было. И это… что-то было сделано со мной против моей воли… что-то я не… не могу вспомнить.

– Попытайтесь.

Она говорила шепотом, как будто боялась, что существо из ночного кошмара могло услышать ее.

– Этот человек нанес мне вред… что-то сделал со мной, что было… это звучит мелодраматично, но я чувствую это… что-то такое же плохое, как смерть, может, в каком-то смысле, хуже, чем смерть.

Ее голос наэлектризовал Алекса; каждый шипящий согласный звук, как поток, врывался в маленький промежуток между двумя арками. На ее лице, хорошеньком, но потерянном, отразились следы ужаса, который он никак не мог понять до конца.

Джоанна затрепетала.

Алекс тоже.

С милой робостью она сделала шаг к нему. Инстинктивно Алекс раскрыл объятия, и она прижалась к нему. Он обнял ее.

– Это звучит странно, – сказала она, – я знаю, это звучит совершенно невозможно. Человек с механической рукой, как злодей из книжки комиксов. Но я клянусь, Алекс…

– Я верю вам, – сказал он.

Все еще в его объятиях Джоанна взглянула снизу вверх:

– Правда?

Внимательно глядя на нее, он произнес:

– Да, правда, мисс Шелгрин.

– Кто?

– Лиза Шелгрин.

В замешательстве она отступила от него на шаг.

Он подождал, наблюдая.

– Алекс, я не понимаю.

Он ничего не сказал.

– Кто Лиза Шелгрин?

– Полагаю, что вы честно не знаете.

– Вы собираетесь сказать мне?

– Вы – Лиза Шелгрин, – сказал Алекс.

Он хотел поймать мимолетное выражение, которое выдало бы ее, тот взгляд заговорщика, загнанного в угол, или, возможно, выражение вины, спрятанное в складочках уголков ее милого рта. Но даже, когда он искал эти знаки, он уже потерял свою убежденность, что найдет их. Джоанна совершенно сбивала его с толку. Если она и была потерявшейся Лизой Шелгрин – а теперь Алекс был уверен, что никем иным она и не могла быть – значит, вся память ее настоящей личности случайно или намеренно была стерта.

– Лиза Шелгрин, – сказала она изумленно, – я?

– Вы, – ответил Алекс, но на этот раз без обвинительного тона.

Она медленно покачала головой.

– Не понимаю.

– Я тоже, – сказал он.

– Это шутка?

– Это не шутка, Джоанна. Это долгая история. Слишком долгая для меня, чтобы рассказывать ее, стоя здесь на холоде.

На пути обратно в "Лунный свет" Джоанна забилась в уголок заднего сиденья такси, в то время как Алекс рассказывал ей, кем, по его мнению, она была. Ее лицо оставалось бледным, темные глаза были насторожены. Нельзя было определить, как его слова воздействуют на нее.

На переднем сиденье рядом с шофером стоял транзисторный приемник, который и занимал его внимание. Водитель подпевал какому-то японскому шлягеру, который передавали по радио, достаточно громко, чтобы было слышно, но не так, чтобы беспокоить своих пассажиров. Он не умел говорить по-английски. Алекс убедился в этом прежде, чем приступить к истории, которую он должен был рассказать Джоанне.

– Не знаю, откуда начать, – сказал Алекс, – думаю, с самого начала. Нашим главным действующим лицом в этом странном повествовании будет Томас Морли Шелгрин. Он сенатор от штата Иллинойс уже почти четырнадцать лет. До этого он был два… нет, один срок в Палате Представителей. Это человек, придерживающийся умеренных взглядов, не консерватор, не либерал, хотя у него есть тенденция к либерализму в социальных вопросах и сдвиг вправо в области обороны и внешней политики. Около четырех лет назад он выступил одним из организаторов резолюции Кеннеди – Шелгрина, которая привела к большим перестановкам в Сенате. По моим сведениям, его неплохо принимают в Вашингтоне, в основном потому что он заработал себе репутацию надежного игрока законодательной команды. И хотя я никогда не был у него, я слышал, что он один из лучших устроителей приемов в столице, а это так же поддерживает его авторитет на высоком уровне. В Вашингтоне много бездельников, которых интересуют только вечеринки. Они ценят человека за то, что он знает, как устроить стол и налить виски. Очевидно, Том Шелгрин тоже удовлетворяет их складу. Должна же быть какая-нибудь причина, что они обеспечивают ему постоянно растущее число голосов. Уверен, что никогда не видел более тонкого политика, и искренне надеюсь, что никогда не увижу! Он знает, как обращаться с избирателями, как собрать их вместе, как будто они – животные; черных, белых и коричневых, католиков и протестантов, евреев и атеистов, молодых и старых, правых и левых, никто не спасется от него. Из пяти выборных компаний он проиграл только одну – самую первую. Шелгрин – очень импозантный мужчина: высокий, стройный, с хорошо поставленным голосом актера. Когда ему было чуть больше тридцати, его волосы слегка поседели, и фактически все его оппоненты приписывали его успех тому факту, что он действительно выглядит, как сенатор. Это звучит несколько цинично и, конечно, упрощенно, но, я полагаю, в этом есть и доля истины. – Он остановился и подождал ответа Джоанны.

Единственное, что она произнесла, было:

– Продолжайте.

– Вы все еще не можете определить ему место в вашей жизни?

– Я никогда не встречалась с ним.

– Я думаю, вы знаете его также хорошо или даже лучше, чем кто бы то ни было.

– Вы ошибаетесь.

Водитель такси попытался проскочить на меняющийся свет светофора, но потом решил не рисковать и нажал на тормоза. Когда машина остановилась, он взглянул на Алекса и, виновато улыбаясь, извинился.

Алекс опять повернулся к Джоанне:

– Возможно, я привел недостаточно деталей для того, чтобы освежить вашу память. Позвольте мне еще рассказать о Томасе Шелгрине.