Марико была удивлена.

– Это… паранойя.

– Да, – сказал Алекс, – но это еще может быть и правдой.

– В Японии полиция…

– Будем рисковать жизнью Джоанны?

– Нет, – сказала Марико, – конечно, нет.

– Доверьтесь мне.

– Я так и сделаю.

Алекс встал и потянулся; после новости, что Уэйну не будут делать ампутацию, напряжение стало потихоньку вытекать из него. Теперь он расслабился.

– Я выхлопотал отдельную палату для Уэйна, – сказал он Марико. – Вам лучше пройти сейчас туда. С минуты на минуту они могут привезти его в эту палату.

– Безопасно ли для вас уходить отсюда одному? – спросила Марико.

Алекс поднял чемодан с досье.

– Никаких проблем, – сказал он. – Они думают, что испугали меня. Некоторое время они затаятся и будут только наблюдать.

Алекс оставил Марико с охранником.

Снаружи была холодная ночь, но снег прекратился. По небу быстро бежали облака, подсвеченные луной.

Алекс взял такси до отеля. Прибыв на место, он упаковал чемоданы и выписался из номера. Из госпиталя в отель, а затем из отеля в "Прогулку в лунном свете" за ним следовали двое мужчин в белом "Субару".

К 7.30 он разместил свои вещи в приготовленной для него комнате у Джоанны. Это была маленькая, но уютная комнатка с низким наклонным потолком и двумя мансардными окошками.

Незадолго до того как доктор Мифуни собрался уйти, Джоанна вышла в кухню посмотреть обед, который она готовила, и у врача появилась возможность отвести Алекса в сторону и поговорить с ним с глазу на глаз.

– Один или два раза ночью вам надо заглядывать к ней, чтобы убедиться, что она только спит.

– Вы думаете, что она попытается снова?

– Нет, нет, – сказал Мифуни, – то, что она сделала, – это крайность, а она не настолько импульсивная натура. Однако…

– Я присмотрю за ней, – сказал Алекс.

– Хорошо, – произнес Мифуни. – Я знаю ее с того момента, как только она переехала в Киото. Певица, выступающая почти каждый вечер, склонна время от времени иметь проблемы с горлом. Я лечил ее и отношусь к ней с большой симпатией. Она больше, чем пациент, она еще и друг. – Он вздохнул и покачал головой. – Она удивительно жизнерадостная женщина, правда? Происшествие прошлой ночи, по-моему, оставило только небольшие психологические шрамы. А физически она, кажется, совсем не пострадала. Она выглядит так, как будто ничего не произошло.

Джоанна вернулась с кухни, чтобы попрощаться с доктором, и она, в самом деле, выглядела прекрасно. Даже в выцветших джинсах и иссиня-черном свитере с закатанными до локтей рукавами она была прелестна. Для Алекса она выглядела так же элегантно, как если бы была одета в богатое вечернее платье. Ее взгляд был быстрым, умным и проницательным. Черные круги под глазами исчезли. Она была свежей, трепещущей, от бледности и изможденности не осталось и следа. Она снова была золотой девочкой: красивой, самоуверенной, излучающей здоровье.

Внезапно, когда Джоанна и Мифуни раскланивались друг с другом в дверях квартиры, волна желания так сильно захлестнула Алекса, что привела его в совершенно необыкновенное состояние. Будто бы страсть к Джоанне была магическим кристаллом, он смог увидеть себя как никогда не видел раньше. Он почувствовал, что покинул себя, чтобы тщательно осмотреть не только свое тело, но и разобраться в себе. Как беспристрастный наблюдатель, он видел знакомого ему Алекса Хантера: хорошо сложенный, спокойный, самоуверенный, сделавший свой выбор и не делающий глупостей бизнесмен. Но он увидел и еще один аспект, который был раньше невидимым для него, – свою душу. Он увидел, что внутри холодного, обладающего аналитическим умом Алекса Хантера находилось неуверенное, одинокое, ищущее существо, задавленное эмоциональным голодом. Оно было таким же реальным и имеющим право на жизнь, как и большая часть внешнего Алекса. И когда Алекс пристально разглядывал эту вновь открытую для себя сущность, он понял, что смог увидеть ее только благодаря Джоанне. Первый раз в жизни он был почти ошеломлен желанием, которое нельзя было удовлетворить ни усердным трудом, ни интеллектуальной работой. Он был наполнен жаждой чего-то более абстрактного и духовного, чем сравнительно безличные цели, какие представляли из себя деньги, успех, положение в обществе.

Джоанна. Он хотел Джоанну. Он хотел прикоснуться к ней. Он хотел взять ее на руки. Он хотел любить ее. Но ему требовалось много больше, чем просто физический контакт. Он искал в ней что-то такое, что и сам не мог еще до конца понять: какую-то умиротворенность, которую он не мог описать; удовлетворение, которое было ему незнакомо; чувства, которые он был не в состоянии объяснить; глубину происходящего, которую он чувствовал, но не мог выразить словами. Не существовало подходящих слов. Короче говоря, после жизни, проходившей под знаком непоколебимого отрицания существования любви, он хотел этой любви от Джоанны Ранд. Старые упреки и надежные моральные принципы нелегко было отодвинуть в сторону. Он не мог еще принять реальность любви, но какая-то часть его уже отчаянно хотела верить.

Это пугало его.

Джоанна хотела, чтобы обед был верхом совершенства. Она рассматривала его как контрольную работу, которую надо было выполнить, чтобы убедить Алекса, что она все еще дееспособная и держащая себя в руках женщина, какую он и видел на сцене в "Прогулке в лунном свете", а не трогательная жертва, какой она могла показаться ему прошлой ночью. Ей необходимо было полностью вернуть его расположение. Она очень рассчитывала на его доверие. Приготовив и сервировав отличный обед и будучи занятным собеседником, какой она и была за обедом в среду, Джоанна чувствовала, что смогла бы доказать, что происшествие прошлой ночи было не в ее характере, что это был промах, который следует забыть, безобразное исключение, которое никогда не случится снова.

Джоанна накрывала обедать на низком столике в ее столовой, оформленной в японском стиле. Она разложила синие подушечки для сидения и темно-красные салфетки. Шесть свежих белых гвоздик причудливо лежали на одном конце стола, а вокруг них было разбросано около дюжины отдельных лепестков.

Пища была обильной, но не тяжелой. Игагури: фаршированные каштанами креветки. Сумаши ван: прозрачный суп из сои и креветок. Татсута агэ: нарезанная ломтиками говядина с гарниром из красного перца и редиса. Юан цукэ: рыба-гриль в маринаде из сои и сакэ. Умани: цыпленок и овощи, тушенные на медленном огне в богато приправленном бульоне. И конечно, у них был вареный рис – самый распространенный продукт японского меню – и все это запивалось чашечками горячего чая.

Обед удался на славу, и во время его Джоанна чувствовала себя как никогда хорошо. И что было любопытно, попытка самоубийства благотворно подействовала на нее, освободив от условностей и страхов, что сдерживали ее естественные вкусы в жизни. Достигнув дна, глубоко погрузившись в крайнее отчаяние, пережив, по крайней мере, несколько минут, в течение которых у нее не было причины, чтобы оставаться жить, Джоанна поняла, что теперь она сможет смело взглянуть в лицо всему, что бы ни случилось. Худшее было позади. Это избитая фраза, но это было также еще и правдой: дальше некуда было идти, кроме как вверх. Впервые она почувствовала, что одержала победу над паранойей и странными признаками клаустрофобии, которые в прошлом уничтожили так много возможностей счастья. Сразу, после того как они поели, Джоанне представился случай еще раз испытать свою заново обретенную силу. Она и Алекс прошли в гостиную, сели на диван и начали просматривать дело Шелгрин, занимавшее обе половинки большого чемодана. Оно, как сказал Алекс, содержало истинную историю первых двух десятилетий ее жизни. Досье состояло из толстых подшивок рапортов детективов, заключенных в серо-зеленые папки Боннер Секьюрити Корпорейшн – компании Алекса, сотен записей опросов потенциальных свидетелей, а также друзей и родственников Лизы Шелгрин, плюс копии бланков протоколов полиции Ямайки и другие официальные документы. В общем, где-то пять или шесть тысяч страниц, многие из которых пожелтели, некоторые из них были отпечатаны на ксероксе, а некоторые были исписанными страничками записных книжек. Вид всех этих свидетельств отрицательно повлиял на Джоанну, когда она поняла, что это могло означать. Первый раз за этот день она почувствовала опасность. Знакомая мелодия паранойи зазвучала как отдаленная, зловещая музыка в ее душе. И постепенно эта музыка становилась все громче.